— Слышишь, Роман, что сынок сказал? — Даниил прижал Тарха к себе.

И не ведал в этот миг Даниил, что нажил себе двух лютых врагов. Вяземский и Грязной, как пришли в себя да поднялись, бросились на горожан с кулаками.

   — A-а, тати московские, радуетесь, что честной народ бьют! — кричал Грязной. Отдышавшись, он обратился к Афанасию: — Ну, брат, не быть мне боярином, если не найду этого поганца! Убью!

   — Вкупе с тобой мыслю. Да мне и искать не надо. Обидел меня навеки брат царского любимца Алёшки Адашева.

   — Неважно. Ноне он любимец, а завтра мы с тобой ими будем. Ничего нет вечного под луной, — бодро заявил Грязной.

   — Ты верно говоришь, любимец царских псов, — весело засмеялся Афанасий и увёл Василия в питейный дом.

Судьба ещё не раз свела Даниила с этими вельможами. Оба они будут любимцами царя-батюшки. Про князя Афанасия Вяземского сказано: «Опричник и любимец Иоанна Грозного, после падения Адашева и Сильвестра пользовался неограниченным доверием своего государя, который только из его рук принимал лекарства, приготовленные доктором Линсеем, и с ним только совещался о своих тайных планах... Но и Вяземский не избег общей участи любимцев Грозного... Он вместе с Фёдором Басмановым и многими боярами и дьяками был обвинён в том, что вёл переговоры с архиепископом Пименом, замышлял предать Новгород и Псков Литве, царя Иоанна извести, а на государство поставить князя Владимира Андреевича Старицкого. Вяземский умер во время пыток».

Даниил с Тархом и новым знакомым, купцом Романом, прошлись по Москве, познакомились поближе и договорились встретиться ещё. Даниил узнал, где живёт купец, и сказал:

   — Я на днях ухожу из Москвы в поход, так мы соберёмся накануне, и я пришлю за тобой человека. Почтишь ли меня?

   — Как не почтить! Да верю я, что наши дорожки ещё сойдутся.

Кончилось время мирного отдыха от ратных трудов. За несколько дней до похода в Ливонию Даниил собрал у себя побратимов и семерых борисоглебских охотников, которые уже вернулись на Ходынское поле, пригласил купца Романа Бережнова. За столом рассказал, как они познакомились недавно в Кремле.

   — Если бы не Роман, быть бы мне битым. Теперь и расставаться невмочь.

Все посмеялись, однако Степан заметил:

   — А ты его позови корм полку доставлять.

   — Я в этом сведущий, — отозвался Бережное, — в пятьдесят втором в Казань поставлял.

Застолье получилось отменным. Матушка Ульяна была рада тому, что Даниил пригласил её костромских земляков. Правда, ни она их не помнила, ни они её, потому как были мальцами, но чувство родства витало за столом и окрашивало встречу светом воспоминаний. К концу застолья вернулся из Кремля Алексей и удивился такому множеству гостей в доме. А как узнал, что многие из них борисоглебские ратники, возрадовался:

   — Я хоть и не встречался с вами в Казанском крае и Мценска не видывал, но наслышан, как вы отменно бились, — произнёс Алексей, поднимая кубок за земляков.

Когда расставались с охотниками, Алексей пожаловал им по пять серебряных рублей.

   — Вы славные воины и заслужили сей подарок от земляков, — сказал Алексей на прощание.

   — Благодарствуем, Алексей Фёдорович, — ответил за всех Ипат. — Мы ведь всё делаем ради державы.

Выезд полка из Москвы в назначенное время не состоялся: пришли затяжные дожди, и кончились они лишь в конце октября. Наступили заморозки, землю сковало и по ядрёной, почти зимней поре передовой полк Даниила Адашева выступил в поход. Вместе с передовым полком уходили на Ливонскую войну полки князей Василия Барабашина и Юрия Репнина. Эти воеводы со своими полками шли впереди главных сил, и у них было особое задание. Им надлежало выйти к литовскому рубежу и занять как можно большее пространство на Литовской земле. Из Москвы рать двигалась на Ржев, со Ржева на Великие Луки, миновала городок Опочку и взяла путь на городок Остров. Далее через реку Великую подошла к рубежу Ливонского ордена. За ним уже предстояли военные действия.

Перед тем как одолеть рубеж Ливонского ордена, на последнем ночном привале Даниил собрал на лесной поляне всех тысяцких и сотских.

   — Мы на рубеже, за которым нам придётся воевать. Однако предупреждаю вас, что мы пришли биться не с местным населением, ливами и эстами, а с немецкими завоевателями, с Ливонским рыцарским орденом. Потому волею царя-батюшки говорю вам, чтобы никто из ваших воинов и пальцем не тронул местных жителей, ежели они не поднимают на вас оружие.

Среди сотских в полку были три уже немного обрусевших татарина, и один из них сказал:

   — Я, Окубуй, говорю тебе, воевода: мои воины не умеют так воевать. Мы вошли в чужую землю, завоевали её, и теперь здесь всё наше: скот, добро, девицы, дети. А если не так, зачем же воевать?

Среди собравшихся возникло оживление. Сотские — черемисы, удмурты, мордва — все заговорили разом. Все они сочли сказанное Окубуем как должное. Даниил, вслушиваясь в их говор, понял, что в Москве допустил оплошность. Там, ещё в казарме, надо было вразумить всё иноязычное воинство в том, что воины не должны грабить, убивать, насиловать мирное население. Теперь надо было исправлять ошибку. Знал же он, что в тех землях, откуда половина его полка, войны всегда были захватническими, грабительскими, всегда были средством обогащения. Как же можно ему, воеводе, сломить десятилетиями складывающийся нрав воина татарина, удмурта, мордвина! Их не угоняли в полон, не грабили, не бесчестили дев. Однако, перебрав всё это, Даниил не нашёл вразумительного ответа сотскому Окубую. Он был смущён и не знал, что делать, но, вспомнив наставления князя Михаила Воротынского, нашёл, как ему показалось, весомые и жёсткие слова:

   — Ты, сотский Окубуй, запомни и сделай на сердце зарубку. Отныне ты и твои воины — подданные великого князя всея Руси и царя Ивана Васильевича Грозного. А Русь живёт по другим законам, чем в Казанском царстве. Потому повелеваю от имени царя Ивана Грозного не чинить зла и насилия мирным жителям, которых мы идём освобождать от псов-рыцарей. И с тебя первого спрошу ответа за твоих воинов, ежели не исполнят мою волю. И все тысяцкие и сотские, помните это. А какой будет спрос — сами знаете, что получают грабители и злодеи.

После сказанного Даниилом на поляне, где собралось более пятидесяти человек, воцарилась тишина. Каждый по своему разумению взвешивал то, что услышал. Даниил не нарушал тишину, давая сотским и тысяцким осмыслить то, чего от них требует воевода. В круг вышел Степан.

   — В нашем полку больше тысячи ратников, которые сражались в Казанском крае. Так вот скажи ты, Окубуй, можешь ли ты указать хоть на одного русского ратника, кто был злочинцем и убивал, насиловал, грабил твоих соплеменников? Говори же! Говорите все, кто причастен к той войне! — Степан пошёл по кругу, в гущу сотских, иноязычных трогал за плечи, за руки, требовал отклика, улики. Не услышав в ответ ни слова, сказал: — Вот так-то, други: уж коль пришли в наш монастырь, так и живите по нашему уставу. Верно ли я говорю, русичи?

И послышалось в ответ единодушное:

   — Верно, воевода, верно!

Степан вышел из гущи сотских, встал рядом с Иваном Пономарём. Даниил поднял руку.

   — Теперь идите по сотням и вразумите своих ратников добрыми советами.

На другое утро передовой полк Даниила Адашева перешёл рубеж Ливонского ордена и углубился в земли, которые были под его властью. И первым на его пути появился городок Выру. В нём не было рыцарского гарнизона, лишь один представитель ордена служил в городской управе. Это был фогт — должностное лицо от ордена. По-русски его можно было назвать посадником. Увидев, что русское войско заполонило городок, фогт не устрашился воинов и вышел из управы на площадь в сопровождении ратмана — члена городского совета.

Управа была окружена воинами. Даниил и Иван Пономарь спешились и шли к ней. Навстречу им двинулись фогт и ратман.

   — Я есть фогт Ванден. По какому праву вы вошли в город Ливонского ордена?