— Ладно, Стёпа, мы с тобой идучи на торг поговорим. А теперь мы с Тархом прокатимся.

Подошло время, и они отправились в Китай-город. По пути Даниил вернулся к разговору, начатому за трапезой:

   — Стёпа, нас с тобой породнила война, и это порой крепче братской привязанности. Зачем же нам рвать узы, связывающие нас? Я ведь понял, почему ты хотел отказаться ехать в Борисоглебское. Выбрось всё нелепое из головы. Ладно?

   — Ладно, Фёдорыч. Одно скажу: стыдно здоровому мужику как бы чужой хлеб задаром есть.

   — Вот-вот, ты тем и болеешь. Да не болей. Ещё неделька-другая, и у тебя будет столько дел, что ты сам пятерых прокормишь. И давай забудем про тень, которая упала на нас с тобой. Нет её!

На торг они пришли вовремя, как Даниилом было сказано Саломее. Сегодня Даниил был в поношенном кафтане, в старой шапке, в том, в чём не раз выходил на торг ранее. Он открыл лоток с нитками и иголками, голосом дал знать о себе. И Степан достал из сумы уздечки, шёл, помахивая ими.

   — Вот уздечки для быстрых скакунов! — завёл своё Степан.

   — Вот нитки на все случаи, вот иголки острые! — вторил Даниил, шагая рядом со Степаном.

К нему сразу же подошли покупатели, но Саломеи среди них не было. Продав несколько иголок и катушек ниток, Даниил повёл Степана обратно вдоль полотняных рядов. Тут к Степану подошёл покупатель. Пока Степан показывал и хвалил товар, появилась Саломея. Она шла тихо и смотрела то на Степана, то на Даниила. Он кивал головой. Она подошла к нему.

   — Почём, купец, нитки, иголки?

   — Пять алтын[31] за пару. Самый лучший товар!

Степан продал уздечку и повернулся к Даниилу.

   — Лиха беда начало! — весело сказал он и, глянув на Саломею, предложил: — Голубушка, купи своему семеюшке уздечку.

Саломее в отваге не откажешь. Одним словом, сваха.

   — Ах, куда ни шло, покупаю уздечку! Говори цену, купец.

   — Всего три пятиалтынных.

   — А не заломил ли лишнего?

   — Ну, голубушка, Степан Лыков ни с кого лишнего не берёт. Однако за то, что ты улыбаешься славно, три алтына сброшу.

   — А если мала будет коню?

   — Сам приду и исправлю.

   — Ишь, досужий какой. Ладно. Вот тебе два алтына и два пятиалтынных.

Заплатив и спрятав уздечку в сумку, Саломея спросила Даниила:

   — Купец, вместе, что ли, торгуете?

   — Вместе.

   — А из какой земли? Вижу, что не москвитяне.

   — Костромские мы.

   — Оно и видно. Проторгуетесь.

Саломея купила у Даниила ниток и иголку и ушла. Даниил почесал затылок, на Степана посмотрел, позвал:

   — Идём искать, где торгуют таким товаром, как у нас.

И нашли. Нитки и иголки стоили по два пятиалтынных за пару, уздечки — по четыре пятиалтынных. Степан засмеялся.

   — Ну, хороша тётка, проучила нас!

   — И во благо. Пошли домой. Стыдно нам теперь по другой цене торговать.

   — Товару хотел купить на уздечки, — отозвался Степан. — Как поеду в Борисоглебское, подарки повезу Касьяну да Кирьяну, ещё Аверьяну.

   — Ишь, как много у тебя там дружков. Ладно, иди в кожевенный ряд, а я в полотняный. Там и сойдёмся.

После полудня к Адашевым нагрянули гости. Пришли Иван с Дашей и сыном. Маленького Данилку Тарх с Олей тут же увели играть, а Даниил, Иван и Даша посекретничали.

   — Были мы ноне на торгу со Степаном, и Саломея приходила. Знать, понравился ей наш молодец. Нитки у меня купила, а у него уздечку. Зачем, право, не знаю.

   — Степану ты сказал про неё? — спросила Даша.

   — Ни слова. Но я видел, как сверкали его глаза, когда он смотрел на Саломею. И думаю я сегодня же сходить к ней и узнать, готова ли она стать женой Степана. Ежели скажет, что да, то я упрошу её завтра же уехать в Борисоглебское. Наш домоправитель едет туда по делам и её отвезёт. Она же дождётся нас, дом к приезду приготовит. Там мы и устроим Степану встречу с Саломеей. Ну как?

   — Ой, Данилушка, не попасть бы нам впросак! — воскликнула Даша.

   — Да я нынче же спрошу Степана, к чему это он пялил глаза на вдовицу. Вот и откроется человек.

   — Горазд на выдумку, воевода. Да уж куда ни шло, сыграем в жмурки.

К вечеру после праздничной трапезы по поводу гостей Даниил, Иван и Даша с сыном отправились скопом к Саломее. Как пришли, она Данилку на руки подхватила, ласкала, как родного.

   — Ну, матушка-сваха, выкладывай, чем живёшь, — сказал Даниил. — Вон Иван баклагу медовухи принёс. Выставлять ли?

   — Ой, сваты знатные, выставляйте, — пряча лицо за Данилку, ответила Саломея. — Смутил меня ваш затейник, мне такие по душе.

   — Вот и славно. Теперь мы его и просветим.

   — А вдруг откажется? Он хоть и рубаха костромич, а с норовом, может быть, — засомневалась Саломея.

   — Всё нам ведомо про него. Не пойдёт на попятный, коль ещё в Казани давал слово обзавестись семеюшкой, — сказал Иван.

Когда сели за стол обмывать сговор, Даниил повёл речь о Борисоглебском.

   — Мы к тебе, Саломея, пришли ещё с низким поклоном — просить тебя в село наше Борисоглебское съездить на неделю, а может, на две.

   — Какая нужда во мне, Данилушка? Я ведь ни кур щипать не умею, ни коров доить.

   — Батюшка мой из Казани возвращается, может, в Борисоглебское надумает наведаться, так покои в доме просят женской руки и глаза. Там девки будут полы мыть, стены протирать, потолки обмахивать — так за ними тебе лишь присматривать. Онисим тебе всё подскажет, как...

   — Покой-то свой на кого оставлю?

   — А сестра и присмотрит.

   — Ой, Данилушка, хочу уважить, да не знаю... С кем ехать-то?

   — Говорю, с Онисимом. Завтра его и отправляю. Вот и ты. Да в обиде не будешь...

Знала Саломея, что Даниил не жаден и за труд сполна отблагодарит.

   — Не могу тебе отказать, Данилушка. Подгоняй завтра лошадок. Я соберусь в путь. А сватовство-то как?

   — Не переживай, всё путём будет. Только уздечку дай мне на время...

Готовился Даниил благую потеху устроить и, как он сказал, «всё путём» у него шло. Дома вечером он поведал матушке и Глаше, что отправляет Онисима в Борисоглебское приготовить дом для проживания.

   — А следом за ним денька через три и мы умчим всей семьёй, матушка. Ты уж не сердись на меня.

   — Да на что сердиться-то. Вотчине глаз хозяйский нужен, а мы там годами не бываем. Поезжайте, сынок, благословляю вас.

Сборы на этот раз получились у Даниила хлопотные. Да и то сказать, рассчитывал он прожить в Борисоглебском до февраля, а впереди ещё больше двух месяцев, потому к деревенским харчам нужно было прибавить что-то московское. И задуманное празднество, о котором пока ни с кем не обмолвился и словом, хотелось справить так, чтобы надолго всем запомнилось. Надо было и себя как-то вознаградить за то, что в сечах и походах всегда жил скромно, питался скудно. Пришлось покупать московские копчёности и сладости, да муку крупчатку на сдобные пироги и кулебяки, да водки хлебной несколько бочонков, вино виноградное рейнское и многое другое, чего в Борисоглебском не сыщешь.

В середине ноября легла зима, замёрзла Москва-река, снег выпал, всё оживилось после осенней слякоти. Адашевы, Пономарёвы, а с ними Степан Лыков покинули подворье на Сивцевом Вражке. Санный путь за Москвой от селения к селению установился очень быстро. Он был знаком путникам, они день за днём катились всё дальше от стольного града и на пятый день пути достигли Волги, на левом берегу которой по взгорью раскинулось село Борисоглебское. Все были рады увидеть его. Наконец-то длинный путь позади. А тут отдых, забавы, праздники один за другим последуют. И лишь Степан Лыков сидит сычом на облучке, по сторонам хмуро смотрит, корит себя за то, что согласился ехать в глухомань от Москвы светлой. Да светлой-то она стала ему с того дня, как увидел-рассмотрел на торге вдовицу, что купила у него уздечку. От одного воспоминания о ней у него млело сердце. Однако что вспоминать, сдерживал себя Степан, пролетела она, как белая соколица во сне, и не увидит он её больше никогда. С такими безотрадными мыслями он и на паром въехал, благо лёд на Волге ещё не укоренился.