— Тогда идём вместе. У меня там тоже кой-какие дела.

Дел, однако, у Алексея не было. Но два часа назад он встречался с князем Михаилом Воротынским и вёл с ним разговор о Данииле, просил князя порадеть, чтобы вернули брата с береговой службы.

   — Слушай, Алёша, я в Разрядный иду с челобитной, а надо бы в Поместный. Как лучше поступить?

   — В чём дело-то?

   — Да в том, что лес нужен козельским погорельцам, вот меня и послал воевода князь Пётр Одоевский обивать пороги.

   — Ну, это дело мы уладим, ежели подожгли город не сами козельцы.

   — Крымцы сожгли. Они нахлынули внезапно, когда полки в Одоев ушли. Тут, Алёша, впору Разбойному приказу заниматься.

   — А челобитная у тебя за печатью?

   — Да. Главе Разрядного приказа должен вручить.

   — Тогда идём к нему. А то ведь он тебя до завтра у порога продержит.

В тесном и душном помещении корпели над бумагами десятка три дьяков, подьячих и стряпчих. Никто даже головы не поднял, когда вошли Адашевы. Они прошли через покой, и Алексей постучал в массивную белую дверь. Открылось оконце, к нему прильнула сердитая физиономия с козлиной бородкой. Но, увидев Алексея Адашева, дьяк расплылся в улыбке.

   — Милости просим, сын Фёдоров. Батюшка Дмитрий как раз спрашивал о тебе, речь вёл. А сей воин с тобой? Кажется, это братец?

   — Угадал, Мефодий, брат мой Даниил. Он тут в стряпчих при тебе пребывал. Вот возмужал, оттого и не узнал ратника.

   — Что уж, проходи и ты, Данилша.

Мефодий распахнул дверь, и Алексей с Даниилом вошли в небольшой приёмный покой. За ним была ещё одна дверь, за которой сидел глава приказа. Мефодий ушёл к нему. Вернулся он через минуту-другую, осмотрел Даниила, увидел саблю, сказал:

   — Ты, мил человек, оставь её тут.

Даниил снял саблю, положил её на скамью. Мефодий повёл братьев в следующий покой. Он был просторнее того, где сидели дьяки. За большим столом восседал боярин Дмитрий Романов-Юрьев, дородный и важный. Увидев братьев, он кивнул Алексею на стул: дескать, садись, — а на Даниила махнул рукой.

   — Ты, опальный, и постоять хорош.

Даниил согласился и постоять, но сказал:

   — С грамотой я к тебе, боярин-батюшка, от князя Петра Одоевского.

   — Вон как! Где та грамота? Давай её!

Даниил достал из-под кафтана грамоту, положил её на стол. Боярин взял её, вскрыл, повертел в руках и попросил старшего Адашева:

   — Я зрением слаб, Алёша. Прочитай, что там. А ты, Данила, уходи пока с глаз.

Даниил вышел. Алексей начал читать челобитную:

   — «Пишет тебе, боярин-батюшка, князь Пётр Одоевский. А подаст сию грамоту десятский Даниил Адашев, присланный тобой на исправление. Он его прошёл старательно, в сече с ордынцами под Рамасухой оказался лучшим воином и достоин всякой похвалы, как и его побратим Иван Пономарь. Милуй их, боярин-батюшка.

А ещё испроси волю даря рубить в Козельском уезде лес козельским же погорельцам. Город сжёг поганый Девлет-Гирей, упущения в том нашего не было. Мы ушли из Козельска, смущённые подмётной грамотой. Её прилагаю. С почтением и поклоном князь Пётр Одоевский».

   — Ишь ты, как всё случилось, — вздохнул боярин Дмитрий. — А мы тут костили князя Одоевского, ещё Микулинского за то, что упустили Козельск. Ну, подмётную ты не читай, пусть её в Разбойном приказе буравят.

   — Батюшка-боярин, может, Даниил что добавит. Позвать его?

   — Зови. Всё равно он мне нужен.

Даниил вошёл. Боярин и ему на стул показал.

   — Садись, сокол боевой, да расскажи толком, как всё под Козельском сталось.

   — Долго, боярин-батюшка, рассказывать.

   — У нас есть время.

И Даниил повёл речь изначально с того часа, как появился с Иваном под Козельском. А в заключение добавил:

   — Есть у Девлет-Гирея хитрый лазутчик. Он из русских, выросших в орде. Так вот он всё и подстроил. О том мы дознались. Жители помогли, монахи из Оптиной пустыни.

   — С таким врагом трудно бороться, — задумчиво произнёс боярин Дмитрий. — А вы как думаете, умные головы? — спросил он братьев.

   — Согласны с тобой, боярин-батюшка, — ответил Алексей. — Добавлю к сказанному, что нужно воеводам в войске помочь. Чтобы люди были при них достойные, знающие повадки ордынцев. Ведь всё просто: придержать бы того гонца при воеводе да проверку учинить.

   — Хорошо бы знак у гонцов был какой-то особый, — заметил Даниил.

   — Тут надо думать. А пока я о другом. Ход челобитной я дам. И дня не пройдёт, как отведут лес козельским погорельцам. О Данилше, однако, у меня особый разговор. Нужен нам человек, который бы в Казанский край сходил. И не прямо сейчас, а по весне. Но до той поры чтобы речь обиходную татарскую выучил. Учителя мы ему найдём. Как ты считаешь, старший брат, годится для того Данилша?

Алексей посмотрел на Даниила, улыбнулся ему:

   — Ты сам-то как думаешь о том? Ведь боярин-батюшка не за глаза сказал.

   — Знаешь же, Алёша, мы с тобой по батюшкиной заповеди живём: что важно для державы, то и нам важно. Вот только пойдёт ли у меня речь...

   — В этом я уверен: пойдёт. Ты цепкий на память. — И тут же Алексей обратился к боярину: — И нужен ему не учитель, а как бы сотоварищ в деле. Да ты, батюшка, найди ему торгового человека, который жил на Каме или Вятке. Вот с ним пусть и кружит на торгах.

   — Дельное говоришь, Алексей Фёдорович. Завтра же на торге и сыщем такого человека. Пусть вместе торгуют. И что же теперь скажешь, сын Фёдоров? Пойдёшь ли в Казанский край, как время придёт?

   — Скажу одно, батюшка-боярин: готов идти в Казанский край, но в сотоварищах пойдёт со мной мой опальный побратим Иван Пономарь.

   — Охо-хо, вот уж прилипчивые Адашевы. Полюбил он человека, так на всю жизнь. Ладно, уважу.

На том разговор в Разрядном приказе и завершился. Но уходил Даниил из него озабоченным. Чувствовал, что за этим походом в Казанский край у него круто изменится жизненный путь: не быть ему отныне стряпчим, и в ертауле не служить, и в Москве ему бывать раз в год по обещанию. Было ли это продолжением опалы, он не знал. Спросил, однако, у старшего брата:

   — К чему сей поворот приведёт меня, Алёша?

   — Одно могу сказать, Данилушка: от тебя ждут и хотят большего, чем ты делал до сей поры. Был ты в приказе стряпчим, будешь подьячим, дьяком. Ничего это тебе не принесёт, ни похвалы, ни радости. А тут... Тут всё будет зависеть от тебя, ежели розмыслом богат.

   — И то верно. Ладно, постараюсь служить достойно. Мне ведь есть с кого пример брать: с тебя, с батюшки.

По дороге к палатам купца Хвощева Даниил рассказал Алексею о потере невесты, о гибели её родителей, обо всём том, что случилось в Козельске: как он выгорел, как гонялись два полка за ордынцами. В конце добавил:

   — Теперь будут ждать меня по весне в ертауле. Отважные воины там.

   — О том не горюй. Будут у тебя и другие встречи-знакомства. Ты легко сходишься с людьми.

На Малой Полянке по поводу возвращения Даниила Фёдор Адашев вместе с купцом Игнатием Хвощевым учинили торжественную трапезу. Была она и радостной и грустной. Радовались, что прошёл крещение сечей, что опалу сняли, грустили по утере Катюши, которая всей семьёй Адашевых была любима. Когда же Даниил поведал отцу о том, какой смертью погиб батюшка Питирим и его супруга Авдотья, Фёдор прослезился.

   — Рассказывали очевидцы, что он повёл прихожан из храма и, подняв крест над головой, вывел их из города, к лесу подался, но налетели нукеры князя Ахмата и началось избиение. Батюшку же на аркане в поле утащили и там закололи.

Помолились за упокой душ Авдотьи и Питирима, выпили хлебной водки. А потом Фёдор сказал младшему сыну:

   — Послушай меня, Данилушка, внимательно. Вижу я, что жизнь поведёт тебя по воеводской стезе. После твоего ратного похода на ордынцев у тебя будут десятки подобных. И дома у очага тебе не сидеть.

   — От судьбы не уйдёшь, батюшка.

   — Верно. Потому скажу тебе главное: пришла пора искать семеюшку. Выбор твой видишь как обернулся. Позволь же нам с матушкой о тебе позаботиться. И прошу, не перечь отчей воле. Мы тебе худа не желаем.