— Они сынов потеряли под Казанью, как не порадеть.

Никто из воинов и слова не сказал против. Пришёл посмотреть на добычу и Даниил, подивился, порадовался.

   — Вот уж, право, молодцы! А Ипату самый жирный окорок поджарьте.

   — Мы тут побратимов казанских вспомнили, — обратился к Даниилу Степан. — Подсвинка надо бы отвезти.

   — Отвезём. Ноне к обеду и побываем у них. Запряжём кобылу, что с жеребёночком, в сани, кабанчика положим, куль овса, десять фунтов пшена, столько же муки, соли возьмём у Лукьяныча. Вот и угощение им будет. Скупо всё, да что поделаешь. Как будем уходить к морю, лишнее оставим...

Пришло время трапезы. Степан с Иваном собрали в сани всё, что разрешил взять Даниил, забрали свою долю жареной кабанятины и тоже положили в сани. Даниил из воеводского запаса баклагу водки прихватил, и три побратима отправились на косу к деду Карпу и бабке Олыке вспоминать их сынов.

Подъезжая к хате, Даниил вновь заметил мелькнувшую за плетнём фигуру человека, но теперь он уже определённо знал, что это молодая женщина. Когда приехали на двор, Даниил по-хозяйски вошёл в хату.

   — Деда Карп, баба Олыка, идите принимать подарки от побратимов ваших сынов и зятя.

Карп с Олыкой как вышли во двор да увидели Ивана и Степана, так и ахнули. Подошли к ним, рассматривали их словно чудо.

   — О матушка Божия, как они на моих сынков похожи! — воскликнула бабка Олыка.

И подарки они с дедом принимали, ахая и охая. Особенно понравилась им кобылка.

   — Серка зовут её, Серка, — сказал Степан Карпу. — А жеребёночка сами назовёте.

   — Сено-то у вас есть? — спросил Иван.

   — А как же! Много сена, — отозвался Карп и добавил с сожалением: — Да вот беда, сынку: за Днепром оно.

Иван и Степан посмотрели на Даниила. Он понял их взгляд.

   — Привезём. Завтра же и привезём. Сколько там возов будет?

   — Так не меньше десяти.

   — Однако, дед Карп, ты нам продашь половину.

   — О, сынок, нам гроши не нужны. Да ты уже заплатил за сено. Вот кобылка славная, вот жеребёночек, ратный конь, — они чего стоят. То-то порадуется Олеся, — проговорил Карп.

Ёкнуло ни с того ни с сего сердце Даниила. «Вот оно, Олеся их дочь, что каждый раз следит за нами, пришлыми», — подумал Даниил.

Иван и Степан той порой отнесли в хату всё, что привезли с собой для трапезы. Они увидели чисто прибранную хату, стол, застеленный льняной скатертью. В хате гулял запах душицы и ещё каких-то трав, которые висели пучками на стенах. В хате появились Олыка, Карп, Даниил. Дед подошёл к двери в соседний покой, открыл её, громко позвал:

   — Олеся, иди привечай гостей!

Прошло достаточно много времени — бабка Олыка и Степан уже стол накрывали, — когда появилась та, кого Карп назвал Олесей. Чуть смуглая, с большими тёмно-вишнёвыми глазами, почти круглолицая, с каштановой косой по пояс, среднего роста, гибкая, она с поклоном предстала перед гостями, не сказав при этом ни слова.

   — Она у нас такая: или молчит, или песни поёт, — заметил дед Карп.

Между тем и минуты не прошло, как она взялась помогать матери и как-то незаметно оттеснила Степана. Всех гостей она по очереди осмотрела быстрым взглядом, а потом при любом моменте всё чаще поглядывала на Даниила. Он же смущался под её взором и ходил по хате, нюхая пучки трав. У деда Карпа в этот час тоже занятия не было, он подошёл к Даниилу и начал рассказывать о травах, какая от какой хвори помогает. Затем, словно невзначай, повёл речь о дочери, о сынах, о зяте:

   — Она, родимая, и годика замужем не побыла, как Охрим ушёл на войну с басурманами. Трое их у нас пошло: браты Олеси, Клим и Егор, и Охрим — зять — да в сече под Казанью и сгинули. С той поры она и вдовица. Благо бы дитя осталось от Охрима, так и того Бог не дал.

Даниил слушал Карпа и тоже мельком бросал взгляды на Олесю. Было в ней что-то схожее с Глашей. Может, станом гибким походила, ещё взглядом, что-то обещающим. Да не смел Даниил на неё глаза пялить, потому как и года ещё не прошло со дня потери Глаши. И к столу сел со строгостью на лице. От кого хотел прикрыться суровостью, было ему непонятно, хотя и напрашивались слова: от самого себя. В тридцать один год три зимы, три лета куковал без женской ласки. Мужская сила и плоть его никак не хотели засыхать, подобно дереву на каменистой почве. Ему были нужны жизненные соки для предстоящих битв. Вот к каким выводам подспудно приходил Даниил и медленно, сам того не ведая, впадал в забвение. Он ещё не обозначил своего состояния, ещё ничего не высветилось, но даже с закрытыми глазами он видел милый лик Олеси. А она сидела напротив него, низко склонив голову над столом, похоже, очень боялась чего-то. Даниил наконец очнулся и принял участие в разговоре.

   — Я помню, как донские казаки Даирову башню штурмовали. Лихое дело там заварилось. То-то отваги им понадобилось, чтобы одолеть казанцев, — вмешался он в пересказ событий под Казанью Иваном и Степаном.

   — О, за Даирову башню они много голов положили, — добавил Степан. — И ещё я запомнил, как казаки остановили лавину ордынцев, которая прихлынула из Арского городка. Вот уж сеча была, сотни с той и с другой стороны полегли.

   — Помню и я. Ежели бы не казаки да ратники князя Горбатого, то и нам бы, пушкарям, пришлось головы сложить, — дополнил Степана Иван.

   — Слава богу, сердешные, хоть вы живы остались. То-то рады ваши жёнушки, — перекрестившись, сказала Олыка.

   — Ох, матушка, и не говори, — отозвался за всех Степан, — хотя я в ту пору ещё в холостяках ходил.

За разговорами, за баклагой хмельного — пригубили все — не заметили, как за оконцем наступили сумерки. Гостям пора было уходить, и первым встал Даниил.

   — Спасибо, дорогие хозяева, за тёплый приём. А ты, деда Карп, собирайся завтра за сеном. Как и сказано, десять саней с ратниками пригоню.

   — Не знаю, сынку, соберусь ли, — отозвался Карп. — Поясница кудесничает-разламывается. Вот Олесю пошлю с вами. Она всё покажет, сама косила.

   — Совсем хорошо, — заметил Даниил и бросил на Олесю повеселевший взгляд, да опомнился и покинул хату.

За ним, откланявшись, ушли Иван и Степан.

На другой день Даниил позволил себе отлучиться со становища. Сначала он послал Захара на косу, велел ему помочь Олесе запрячь Серку и выехать вместе с ней на Днепр. Потом взял приготовленные Степаном десять санных подвод, к ним двадцать конных ратников из своей сотни и отправился с ними на Днепр, где их ждали Олеся и Захар. Как подъехали, так и покатили все за реку на правый берег. Даниил заметил впереди на речном пути санный след: кто-то всё-таки ездил в зиму за Днепр. Миновали реку. Ехали какое-то время берегом, потом прошли увал, и за ним открылась неоглядная пойма реки. На ней во многих местах высились стога сена.

   — Это все ваши? — спросил Даниил Олесю, поравнявшись с санями.

   — Нет. Наши три ближние, а другие — сельчан из Потоков. То вёрст двадцать от нас.

Вот и стога лугового сена. Воины охотно взялись укладывать его на сани, но уложили лишь два стога: третий некуда было класть.

   — Что же с ним делать? — спросил Даниил у Олеси.

   — Батюшка сказал, что оно ваше. Ноне и обернётесь.

   — Диву даюсь, как это ты сумела накосить столько.

   — О нет, — белозубо улыбнулась она. — Мы с батюшкой больше месяца тут прожили. Да что с того: кому сено скармливать?

   — Теперь у вас Серка есть с малышом. И корову вам надо.

   — Надо бы, да грошей нема.

Даниил промолчал, но понял одно: ежели сполна рассчитаться за сено, то на корову им хватит. Так и решил, с каждым мгновением всё дольше любуясь манящими глазами — такими, как у Глаши. Он прикинул, что Олеся моложе его всего на пять лет, и тут же осудил себя за досужие размышления: какое ему дело, сколько ей лет! Нельзя ему давать волю душевным чувствам, долг перед державой надо выполнять.

Вернувшись в становище, Даниил, однако, нашёл Ипата и попросил его: