— Вот и решай. Чего разорался?

С тех пор как Миша узнал про секретик, он приходил на меня орать каждый день. Перед каждым завтраком, обедом и ужином. Пока готовилась пища, я выслушивала упреки. Препираться не имело смысла, потому что Миша был прав. Даже когда Миша не был прав, с ним все равно не имело смысла препираться.

— Детский сад! — злобно произнес он и повесил на ухо телефон. — Ну, что? — обратился он к собеседнику на том конце связи. — Что значит, нету? Узнай, где есть… Значит, узнай в Андромеде. А я что сделаю? Должен быть универсальный кодировщик… Вот, если не сработает, тогда и будем думать, что дальше. Да не могу я привести ее, сопливую такую! Толку-то с нее… Не помнит ни хрена, ясно же, что не помнит.

— При мне Птицелов пульт не кодировал, — повторила я, — только сказал, управление простое, любой сможет.

— Поди туда и смоги, — предложил Миша.

— Я же сказала все, что знала.

— Мать! — рассердился Миша. — Если есть кнопка кода, значит, код вводится извне.

— Нет, в сотый раз тебе повторяю, нет никакого кодировщика внутри корабля. Я знаю, как выглядят такие автоматы. Там нет вообще ничего, даже отсека управления. Единственный пульт Птицелов держал в руке.

— Чушь! — в сотый раз не поверил Миша, но задумался. — Биодекодер что ли? Нет, тогда зачем кнопка? Может, и то и другое вместе? Может, у них в структуре ДНК записана координата?

— Может.

— Все равно должен быть кодировщик. Если есть кнопка, должен быть вводящий автомат. Это элементарно: если есть розетка, — должна быть вилка, если есть мама, — должен быть папа! В навигации миллиарды символов, пальцем их набрать нереально. Он сказал, «может управлять любой»? Он не сказал, «только для флионеров»?

— Это Имо сказал.

— Ах, Имо сказал? Интересно, куда он на этой хреновине прилетит?!

— Миша, — попросила я, — обещай, что не пустишь их на корабль…

— Только через мой труп! Две тупые макаки! Если бы они умели обращаться с кораблем, давно бы смылись. Думаешь, для чего заварилась каша? Думаешь, ради Сириуса? Черта-с два эта «кастрюля» сдвинется с места, если я ее не сдвину! Это совершенно точно, — сказал Миша и пошел в офис. Должно быть, его опять посетила идея.

С тех пор как Миша узнал про секретик, идеи посещали его часто, но ни одна не позволяла понять принцип управления кораблем. Миша был раздражен собственным бессилием. Еще больше его раздражало спокойствие Имо, который не пытался напрячь мозги. Имо ждал, когда дядька угомонится.

— Вот, войдешь ты на борт, — орал на него Миша. — И что? Какие кнопки ты будешь жать?

Имо смотрел на кнопки, потом на Мишу, потом опять на кнопки. Его утомляла возня вокруг проблемы, которую он даже не собирался решать. Для Миши разобраться с пультом стало делом принципа. Второго позора в интеллектуальном поединке с флионерами он вытерпеть не мог. Этот поединок стал для него делом чести, а корабль — смыслом жизни, который отодвинул на второй план воспитание Ксю. Теперь у Миши была настоящая проблема, грандиозная по размаху, достойная его амбиций. Миша был зол и сосредоточен, а потому особенно невыносим.

После Миши в модуль явились Имо и Джон, посмотреть на сопливую мать. Пришли и уселись на кухне. Мне от их присутствия легче не стало. Надо было готовить обед на всю компанию, которая параллельно с Мишей тужилась решить задачу, и не имела времени перекусить наверху. Дети не принимали участия в интеллектуальном процессе. Имо ждал, когда Мише надоест теория, а шеф договорится с космопортом, способным пришвартовать корабль. Джону попросту было стыдно. Так стыдно, что он являл собой образец послушания и терпимости с тех пор, как тайна его визита на Землю оказалась раскрыта. Они молчали. У меня от их молчания падали из рук ножи и сковородки.

— Неужели отец тебе не объяснил, как кодировать пульт? — Имо пожал плечами. — Корабль как-то должен понять, куда тебя везти, или сам догадается?

— Мы думали, сам, — сказал Джон.

— Каким образом? Имо с кнопками только баловаться умеет! Он не понимает, что если такой корабль еще раз зайдет в Галактику, нас вышвырнут отсюда вместе с планетой.

— Не вышвырнут, — утешил Имо.

— Тебя конечно не вышвырнут. Ты останешься тут один… вращаться на солнечной орбите.

— Надо осмотреть корабль изнутри, — намекнул Джон, смущаясь и подбирая каждое слово под мое неустойчивое настроение.

— Пустой он внутри, Джон! Пустой!

— Для тебя пустой. Может, если я посмотрю…

— Даже не думай, что я пущу тебя на корабль! Выброси из головы! Если Миша не сможет разобраться, ни один из вас к трапу не подойдет. Миша мне обещал, и он сдержит слово.

— Он поедет с нами, — сказал Имо.

— Хочешь оставить меня одну?

— И ты поедешь.

Я отложила нож, чтобы он снова не полетел на пол.

— Только связанная, под общим наркозом я поеду к твоим родственникам. Этого еще не хватало!

— Значит, мы тебя свяжем, — пообещал Джон.

— Маменькины сынки! Весь колхоз с собой повезут! Подумать только! Может, кто и поедет на Флио да только не вы, и уж тем более не я вместе с вами. Флио не место для экскурсий.

Имо стал смеяться. Джон, глядя на него, тоже… пряча от меня бессовестные глаза. Однако моя речь ничего смешного не подразумевала. «Всыпать бы им обоим, — думала я, — чтобы научились относиться к матери серьезно. Или подзатыльников надавать».

— Ивана с собой не забудьте. Чего улыбаетесь? Он все знает. Не удивлюсь, если он знает, где спрятан кодировщик. Это ж как надо было себя вести, чтобы друзья считали тебя гуманоидом? Имо, я тебя спрашиваю!

— Он видел Индера, — оправдался Имо.

— Когда?

— Когда голову зашивали. Я тут причем?

— И ты столько лет молчал?

— Он молчал.

— Иван думал, что вы катали его на «тарелке», — добавил Джон. — Он не знает о подземелье.

— Все равно я вас на Флио не отпущу. И Мишу не отпущу.

— Мам, — уговаривал Джон, — ведь у Имо там родственники. Ничего плохого не будет.

— Эти родственники выставили его в Хартию двухлетним ребенком. Он чуть не умер с голода по дороге! — напомнила я.

Имо встал, взял сумку, положил в карман кошелек. Настал час идти за мороженым. Шар земной откатился прочь со своими проблемами. Остались только Имо и пломбир. Как можно рассуждать о родственниках, когда вот-вот обед, а он еще не съел ни порции.

— Купи хлеб! — вспомнила я, когда лифт закрывался. — Никаких Флио, Джон! Никаких родственников! Никаких самостоятельных прогулок по космосу дальше, чем до магазина и обратно.

— Зачем ты ругаешь родственников? Они же дали корабль, это как будто дать обратный билет.

— Ты не знаешь, что там творится, Джон. Имо не вернется.

— Однажды он вернулся…

— Он был ребенком. Человеческим ребенком, но чем больше рос, тем больше становился похожим на них. Все, что ему нравится, к чему лежит душа, теперь там, а не здесь? Здесь только истеричная мать.

— Разве это мало?

— Джон, он не вернется. Флионы — наркотик. Если он раз в жизни поднимет в воздух такую машину, то не сможет без этого жить.

— Сможет.

— Я не знаю, что произошло в клане перед его отъездом. Не знаю, отчего умер его отец. Не знаю, полетит ли корабль обратно. Пока я этого не узнаю, я никого туда не пущу.

— Сириус сказал, что Птицелов жив.

— Не пущу даже Сириуса.

— И я считаю, что Птицелов жив. У людей, потерявших родителя, меняется аура. По ауре Имо я иногда могу узнать, хорошо тебе или плохо. Скучаешь ли по нам?

— «По нас», а не «по нам». Джон, я, не глядя на ауру, могу сказать, что мне сейчас паршиво как никогда.

— Еще Сир сказал, что мы, как цивилизация несамосостоятельны.

— Несостоятельны, — поправила я, — или несамостоятельны. И вообще, поменьше бы ты цитировал Сира…

— То же самое тебе сказал отец Имо. Почему же земляне так упрямы? Почему слушать никого не хотят? Они считают себя умными? Хорошо, если я скажу тебе точно, что Його-Птицелов жив, ты пойдешь с нами к Флио?