Анохин, как и в прошлый раз, сидевший по-наполеоновски скрестив на груди руки, спокойно сказал:

— Я не выучил.

— Очень плохо! — Она что-то отметила в журнале.

— Наплевать, — сказал Анохин.

— Комрад Тимирханов?

— Не выучил, — поднялся Филька, воспользовавшись этим, чтобы еще раз заглянуть в журнал.

— Что, совсем не выучили? — с какой-то еще робкой надеждой спросила она.

— Да.

— Но хоть учили?

— Нет, — честно признался Филька.

— Садитесь, плохо, — уже резко, с раздражением велела она.

— И я не выучил, — с вызывающей ухмылкой поднялся Баторин, хотя его и не вызывали. Он улыбнулся, подмигнул сидящим позади, и тотчас все задвигались, зашушукались.

— А кто выучил?.. — Она быстро осмотрела класс. — Неужели никто? — Зачем-то быстро полистала журнал, не замечая, что это делает, разгладила завернувшуюся страницу и робко позвала:

— Комрад Соколов… Вы…

— Комрад Соколов! Комрад Соколов, давай! — завозились мальчишки.

Соколов не хотел вставать. Он покраснел так, что уши его стали пунцовыми, и, потупясь, нахмурив брови, очень медленно, неохотно поднялся.

— Не выучил, — буркнул он.

— Как?! — почти воскликнула «немка», почему-то тоже начав краснеть. Растерянно смотрела на Соколова. — Вы же учили…

— Забыл.

— Соколов!.. Я прошу вас!.. Отвечайте.

— Я забыл.

Он стоял, опустив голову, как-то странно выпятив свои толстые губы.

И она, не выдержав, вспылила.

— Отвечайте, Соколов! — гневно крикнула она. — Не валяйте дурака! Вы все прекрасно помните!

— А я не хочу, — впервые взглянул на нее Аристид, — я же говорил, я не буду учить «фашистский» и не буду отвечать.

— Правильно! — закричали все разом, вскочив, захлопали крышками. — Верно! Долой ее! Долой!

И она села, будто у нее подкосились ноги. Аристид все еще продолжал стоять, вприщур глядя на нее. Она села, положив руки перед собой.

Не скрестив, а обессиленно вытянув их.

— Послушайте, — сказала она каким-то незнакомым тихим голосом. — Конечно, я вас могла бы заставить заниматься… Могла нажаловаться директору, наставить «колов», вызвать ваших родителей, еще что-нибудь… Но я не хочу! Нет!..

Не потому, что я очень хочу вас выучить немецкому языку, который, может быть, вам вовсе никогда и не понадобится. Нет! Произносить несколько слов можно выучить даже попугая или скворца. Не в этом главное!

А главное — быть человеком. Несмотря ни на какие лишения, горе, обиды, ни на какие обстоятельства не утратить человечности, не растерять доброты. И это — самое главное, без чего невозможно жить на земле. Этому я должна научить вас, в первую очередь. А только вот не знаю, как.

Я училась методике преподавания, умею составить программу, доходчиво донести материал. То есть всему, что требовалось в довоенной школе. А здесь — вы.

Но мне хочется надеяться, что я справлюсь. Что вы поймете, что нет «фашистского» языка, а есть немецкий. Язык не какой-то отдельной горсточки жутких злодеев, а язык всего большого и интересного народа. А поэтому я не уйду сегодня из класса. Слышите, не уйду!

Садитесь, Соколов, что же вы стоите.

В классе стало тихо. Какая-то странная, напряженная, недоверчивая тишина. Аристид сидел, крепко сжав кулаки. Валька почему-то не решался к нему обратиться. «Немка», низко склонившись, что-то записывала в журнале. Лицо ее было бледным, а по нему, словно крапивные ожоги, проступили крупные розовые пятна.

И вот в этой настороженной ломкой тишине вдруг послышался странный звук. Это под своей партой пел Хрусталь. Сидел и мурлыкал себе тихонько.

— Хрусталев, — не поднимая головы, позвала она. — Подойдите, пожалуйста, сюда. — Чувствовалось, как ей трудно сдерживать себя, казаться спокойной.

Хрусталев вылез из-под парты.

— Садитесь, — предложила она и рядом с ним села на свободную парту. Это несколько озадачило Хрусталя. — Что вы там пели?

— Ничего.

— Но я же слышала, вы там пели, что? Говорите, не стесняйтесь. Что-то вы все-таки пели? Ну, что вы испугались?

— А я и не испугался!.. «Землянка», — с вызовом ответил Хрусталь.

— Ну что ж, прекрасная песня. Мне она тоже очень нравится. Давайте споем… — предложила она. Предложила спокойно. — Вы, ребята, пока учите стихотворение, а мы с Хрусталевым споем. Начинайте, Хрусталев, а я подтяну.

Хрусталь недоуменно оглянулся, у всех мальчишек вытянулись шеи. А она продолжала на полном серьезе.

— Что же вы? Не стесняйтесь. Давайте, давайте. Ну, начали.

Ну что же вы не поете, поддерживайте, подтягивайте.

Что же вы? — как бы удивившись, спросила она.

— Я… Не хочу.

— Не хотите? Уже напелись?.. А тогда садитесь и занимайтесь.

Мальчишки переглядывались. Хрусталев еще стоял возле стола. В дверь, не постучав, заглянула Малявка.

— Простите, — сказала она, явно стушевавшись. — Я проходила мимо… Мне показалось… Пожалуйста, занимайтесь!.. — По-видимому, она слышала пение. А именно, как пела «немка». Потому что она еще раз повторила: — Простите.

При ее появлении весь класс встал. А «немка» покраснела до корней волос.

— Мы занимались, — пролепетала она.

— Садитесь, — кивнула Малявка. — Я всего на одну минутку. Посижу и сейчас уйду. Продолжайте заниматься, будто меня здесь и нет.

Она присела рядом с Филькой, чуть потеснив его. Такое соседство Фильку обескуражило, он хотел отодвинуться подальше, но тотчас угадав его намерение, Малявка поймала за руку и придержала. Она сидела прямо, глядя перед собой и этим как бы указывая Фильке, что и он должен сидеть так же.

«Немка» уже успела взять себя в руки. Серьезная, собранная, она окинула взором присутствующих и сказала:

— Запишите, пожалуйста, задание на следующий раз. Страница тридцать два. Стихотворение «Дер винтер» выучить наизусть… А сейчас я вам почитаю. Чтоб вы почувствовали, как великолепно звучит этот прекрасный немецкий язык, язык, на котором разговаривали величайшие ученые и писатели, композиторы, поэты, философы, такие великие люди, как Шиллер, Гете, Бетховен, Энгельс и Карл Маркс. Это был их родной язык.

Этот язык знали Тургенев и Толстой. Им владел Владимир Ильич Ленин.

Она открыла учебник и стала читать. Филька скосил глаза на сидящую рядом Малявку. И та снова поймала его руку.

— Да нам в столовую надо идти, на дежурство, — прошептал Филька.

— Кому?

— Мне, Егорову и вот Вальке.

— Отпустите, пожалуйста, их, — тоже шепотом попросила Малявка прервавшую чтение и повернувшуюся к ним «немку». — Им в столовую.

Филька и Валька тотчас проворно выскочили.

— А Егорова сегодня нет, — подсказал кто-то.

— Я вместо него, — поднялся Аристид.

«Немка» кивнула, разрешая им выйти. Малявка тоже встала.

— Я вас попрошу, зайдите, пожалуйста, ко мне после урока.

В столовой дежурили поочередно ежедневно по нескольку человек из тех, кто получал дополнительное питание. Дежурные должны были минут за десять — пятнадцать до начала большой перемены получить из раздаточного окна на кухне сразу на всех то, что полагалось на обед, расставить на столе, приготовить вилки и ложки, разложить хлеб. А затем, когда прозвенит звонок и когда оголтелая толпа примчится к столовке, построить своих ребят и всех разом запустить в зал. Опаздывающих здесь не должно быть. Да их и не бывало. Уж что-что, а вот вовремя прибежать на обед, это почему-то успевали все.

Когда дежурные по пятому «б» пришли в столовую, здесь уже во всю «работали» ребята из пятого «а». Выстроившись в цепочку от раздаточного окна до длинного, как в солдатских казармах, наспех сколоченного стола, они передавали по рукам алюминиевые солдатские миски с супом, отсчитывая количество переданных.