Мокей молча прожевал хлеб, молча отвязал Пестрю, надел лыжи и заскользил к увалу.
— Где следок-то, Мокеюшка? — догоняя сильного, быстрого Мокея, трудно дыша, спросил Вонифатьич.
— Рядом, на гриве.
Пестря выскочил на гребень увала и сел. Оглядываясь на поднимавшегося в гору Мокея, он словно спрашивал: «Ну, а дальше куда прикажешь?»
Охотник махнул рукавицей влево. Через минуту собака подала голос. Мокей улыбнулся: Пестря пересек след.
Отсюда охотники и пошли кружить за соболем.
Анемподист Вонифатьич поспешил в обход, а Мокей побежал по следу. Соболь попался молодой. Вскоре собака загнала его в дупло кедра.
Промышленники подкрадывались с двух сторон.
«Не спугнул бы старый бес, увязался!» — волнуясь, подумал Мокей про Анемподиста.
Но странно: прошел уже Мокеев гнев, как только он увидел соболиный след.
К дуплу подошли, держа винтовки наготове. В дереве чернела дыра.
— На караул стань, Вонифатьич, — тихо шепнул Мокей и бесшумно подкатился к кедру.
Запыхавшийся Анемподист, положив винтовку на сук, притаился за ближним стволом. Мокей снял лыжи, воткнул в снег винтовку, подпрыгнув, ловко ухватился за ближний сук и полез на дерево…
Пестря перестал лаять и только перебегал с места на место, взвизгивая от нетерпения. Мокей выдернул из-за пояса рукавицу и заткнул ею дупло. Анемподист Вонифатьич вышел из-за дерева и снял шапку.
— Да слава тебе, слава тебе, Христе боже наш! Обстучи, Мокеюшка, дупло-то, не сквозное ли?
Мокей топором простучал дерево. Внизу кедр был с крепкой сердцевиной. Дупло начиналось в сажени от земли. Мокей спрыгнул на землю и тоже перекрестился.
— Руби, благословясь, Мокеюшка, руби со Христом…
Мокей поплевал на широкие ладони и сильными ударами стал рубить кедр. Ствол дерева звенел под ударами топора. Желтая, смолистая щепа сыпалась на снег. Лицо Мокея раскраснелось, на лбу выступил крупный пот.
— Еще маленечко, сынок, еще маленечко… Да на гриву, на гриву вершиной норови, — советовал все еще стоявший с винтовкой наперевес Вонифатьич.
Кедр крякнул и медленно стал крениться.
Пестря увидел наклонившееся в его сторону дерево и быстро отпрыгнул к Анемподисту, даже на бегу не спуская глаз с дупла.
Еще раз крякнул кедр и рухнул, ломая сучья и ветки.
Ветром и снежной пылью обдало охотников.
— Выстукивай его, благословенного, да гони в вершину, Мокеюшка.
Мокей уже стучал топором по стволу, начиная от комля.
Пестря с лаем кидался на поваленное дерево, чувствуя под корой перебегающего соболя.
— Идет, идет, Мокеюшка! — ликовал Вонифатьич. — Руби пробу!
Мокей в два удара высек дыру в ширину ладони и быстро сунул в нее вторую рукавицу. Площадь у соболя сокращалась. Мокей прорубил дыру еще ближе к вершине и заткнул новое отверстие.
Пестря встал передними лапами на дерево и ожесточенно скреб кору кедра у заткнутого отверстия.
Между рукавицами расстояние было не более метра.
Мокей прорубил дыру посередине и прикрыл ее шапкой. Потом он надел рукавицу, поданную Анемподистом, и сунул руку в отверстие. Пестря и Вонифатьич замерли от напряжения. Пестря даже высунул кончик языка.
Мокей схватил соболя, крепко сжал в руке. Мягко хрустнули ребрышки, вишнево-алая струйка крови показалась на глянцево-черных губах и длинных колючих усах зверька.
— Дай-ка его мне, Мокеюшка.
Мокей подал соболя Анемподисту.
— Меховой[25]. Ну, да не жалуюсь, господи. — И Анемподист Вонифатьич закрестился, бросив шапку на снег. — Ты уж, Мокеюшка, не беспокойся, не трудись, я обдеру зверишка и шкурку вымну… Рублишек на пятьдесят вытянет, а то и поболе. В одночасье по четвертной бог послал. А ты говоришь!
Мокей ничего не говорил. Он вынул рукавицу из дупла, встал на лыжи и пошел. Гоняясь за соболем, он видел два свежих беличьих следа.
Пестря вновь мелькнул на косогоре.
Анемподист Вонифатьич заспешил к избушке, гнусаво напевая церковную стихиру.
Зиновейка-Маерчик и Терька вернулись лишь ночью.
Терька рубил и ставил ловушки на колонков и хорьков. Маерчик охотился на белку с лайкой Анемподиста Вонифатьича: своей собаки у него не было, и он еще в Козлушке договорился с тестем, что за собаку будет охотиться из половины.
Терька на промысел взят был впервые. Мать Терьки, вдова Мартемьяниха, отдала его Вонифатьичу на промысел из шестой части.
За день Терька нарубил и установил десять кулемок. И он, и Маерчик, убивший всего четырех белок, устали, вымотались, даже в глазах у них мутилось.
Терька снял лыжи и не раздеваясь повалился на нары. Маерчик ел хлеб. Анемподист Вонифатьич обдирал полученный с Зиновейки пай — двух белок — и рассказывал Маерчику, как они с Мокеем добыли соболя.
— Господь смилостивится, так в виду пошлет, Зиновеюшка, — говорил Анемподист и, взглянув на спящего Терьку, заругался: — Опять уж и лег? Свалился. А ведь спросит, спросит пай-то Мартемьяниха, со свету сживет, из горла выдерет…
Глава XII
Зотик осунулся, ослабел, но все же, хоть и медленно, поправлялся.
Недели через две, в полдень, он попросил редьки с квасом, и когда ел, ложка дрожала в его руке. Вечером картошки запросил, опять поел и уснул. А наутро первый раз, словно на чужих ногах, прошел от лавки до порога.
Голова у него закружилась. Больной ухватился за подоспевшего дедку, но лицо его светилось, и необычайно голубым показался ему видневшийся в окно клочок неба.
— Деда, а Бойка дома? — спросил Зотик тихо, напряженно вспоминая, где же он бросил Бойку.
— Дома, родной, дома. Давай-ка, давай-ка, я помогу тебе. — И дед, обняв внука, повел его к лавке.
Весь день дед Наум не отходил от больного. Зотик боялся оставаться один и был спокоен только с дедом. Утром он попросил у Феклисты валенки и, волнуясь, стал обуваться.
За ночь выпал толстый слой мягкого снега. Снег лежал на вершинах кольев, на жердяной изгороди, на широких серебряных пихтах. Воздух был неподвижен, попахивало смолистым дымком из труб… Зотик, с трудом передвигая еще слабыми ногами, вышел на крыльцо и даже зажмурился от ярких брызг солнечного света.
Потом потихоньку спустился со ступенек и, испытывая неудержимую радость, высоко занося ноги, пошел по снегу.
Из-под амбара навстречу метнулась рыжая спина Бойки. Собака прыгнула на грудь Зотика и лизнула его дважды в нос и губы.
— Обрадовался! Вишь ты!
Свернув на дорожку, Зотик побрел ко двору. Бойка катался по снегу, зарываясь в него с головой. «Еще быть снегу», — решил Зотик, глядя на катавшегося пса.
В раскрытые ворота от проруби гуськом шел скот.
— Э, да хозяин вышел! Феклиста, гляди-ка, — закричал дед Наум снохе, — хозяин главный! Ну вот и ожили мы теперь.
Лицо Зотика расплылось в улыбке. А лицо Феклисты посерело, глаза устремились в глубокую синеву зимнего воздуха, где чуть заметными вершинами громоздились хребты белков.
Глава XIII
Старики в избе были одни. Феклиста с Зотиком ушли и соседний дом к покойнику. При Феклисте дед Наум не с гал бы разговаривать о таком деле. Видел старик, как мучается ночами сноха.
— Из годов такая зима на Козлушку, сваток, — вполголоса жаловался дед Наум отцу Феклисты, Зенону. — Вой-то, вой-то по всей Козлушке идет, не дай, не приведи, сватушка…
Дед Наум всхлипнул:
— Плачу вот. Старость, видно, одолевать стала.
— Не старость, Наум Сысоич, не старость. А уж, видно, каждому из нас придет такой час, что пробрызнут слезы из глаз, как вода из решета. Да и как не просечь слезе: опять в трех домах упокойники, а их и домов-то у нас девять. Снова беда — растворяй ворота…
Среди ночи, в одной посконной рубахе, в обутках на босу ногу, прибежал из тайги за тридцать километров Вавилка Козлов. Прибежал и страшным голосом под окнами, начав с краю, прокричал:
