С кровати, из-под тулупа, высунулась кудлатая, черная голова дяди.

— Будет вам гас[16] переводить! Керосин-то нынче в сапожках ходит.

Мальчик повесил винтовку, задул свет. У порога не торопясь разулся и стал отбивать поклоны, крестясь размашистым раскольничьим двуперстием.

«Помолиться дома то как следует, а то на промысле всяко придется», — думал он, отбивая уже сотый поклон и подражая на этот раз деду, который всегда молился среди ночи.

Долго не спалось Зотику после молитвы, долго скрипели доски полатей.

«Пусть мозгляки посмеются теперь, когда собственноручно соболя в белках добуду…»

Только с первыми петухами уснул молодой охотник.

Позавтракали до рассвета и тихонько выехали. Тетка Феклиста, жена Нефеда, что-то крикнула вдогонку мужу, но за скрипом саней не разобрали что.

Кумачовое — в морозном утреннике — вырвалось из-за хребта солнце.

В вершине речки Безымянки дед Наум ссадил сына и внука и долго крестил охотников вслед, когда они один за другим, точно в омут, нырнули в тайгу.

Потом дедка бросился следом по их лыжне. Запыхавшись, уже за поворотом догнал внука и сунул ему три сахарных огрызка:

— Возьми, Зотик… Запамятуешь с вами совсем.

Внук сунул сахар за пазуху, поправил опояску и, чтоб не отставать от дяди, быстро побежал лыжней.

Нефед шел широким шагом, чуть подавшись корпусом вперед, выпятив холщовую заплечницу, туго набитую необходимым запасом. Сухари он завез в промысловую свою избушку еще осенью «по голу».

Не замечая тайги, как не замечают улиц и переулков своей деревни, шел он, задумавшись, не глядя под ноги, огибая крупные, еще не укрытые под первыми порошами колодины.

Ныряя в просветы пихт, Нефед точно плыл по перламутровому океану, то вздымаясь на гребни воли, то стремительно падая под их откосы. А когда он, чуть пружиня на поворотах ногами, пускал с горы ходкие лыжи, полы зипуна его трепались от вихревого бега.

Лыжней дяди летел с увалов и Зотик, тормозя пихтовым кайком.

Замыкая шествие, трусил Бойка.

Пес знал, куда отправились охотники и что от него потребуется на промысле, потому и не уносился в тайгу, а бежал лыжней, экономя силы.

С первого подъема на Щебенюшку даль расступилась, и, насколько хватал глаз, раскинулись спины мохнатых гор.

Потоки каменных россыпей, как реки, бежали с вершин белков к самому подолу тайги, отступившей под их напором.

Подъем все круче. Чаще и чаще попадались кедры — сначала в одиночку, потом «гайками». Наконец пошел сплошной кедрач — по всему широкому, с седловиной, Щебенюшихинскому белку;´.

Нефед на ходу зарядил винтовку.

Еще в прошлом сезоне на Щебенюшихинском увале он встречал соболиные стежки.

Бойка рванул вперед, и через минуту круто загнутый клочковатый хвост его уже мелькал на соседнем косогоре.

На всякий случай подумал было зарядить свой старенький шомпольный дробовичишко и Зотик, но побоялся отстать. «Успею еще…»

Следы вкривь, вкось, вдоль и поперек испещрили полянку. Страницу таежной жизни, знакомую, как знакомы набожному староверу рукописные слова из дониконовского псалтыря, прочел Нефед.

У корней кедра — ямка с обтаявшими и уже застывшими краями, рядом — другая, третья: это ночевали тетерева. Потревоженные узорно-четким — «дипломатичным» — лисьим следом к лункам, взорвавшись, как гранаты в снежной пыли, они улетели, обронив несколько иссиня-черных перьев.

Вот размашистый и до бестолковости простой след зайца, пробежавшего ночью. А вот словно прострочила в мережку лесная мышь, настигнутая в один прыжок лисой. Все это сфотографировала чувствительная пленка снега, только смотри!

Нефед же умеет разбираться в мельчайших штрихах и оттенках снежного рисунка.

По складам разбирает хитрую таежную грамоту Зотик: он уже не спутает след хорька со следом колонка!

Еще раз пересекли след лисы, тропившей зайца…

Но что это — вон там, у кромки мелкого кедровника?.. Дернулись лыжи Нефеда, и упало, словно оборвавшись, сердце Зотика: там четко пролег незнакомый, обжигающе-кричащий след: «Соболь!..»

Нефед припал на колено, для верности осторожно подцепил на рукавицу следок, и он рассыпался:

— Свежохонький! Аскыр!..[17] Прошел шагом на рассвете…

Зотик по лицу дяди и по незнакомому ему следу тоже прочел без ошибки: «Соболь!» И в глазах у Зотика, как и у Нефеда, как и у Бойки, наверное, встал зверь — темный, искристо-мглистый.

Бойка бросился вперед. Опережая Зотика, побежал и Нефед, на бегу читая захватывающую повесть. Здесь соболь потоптался на одном месте, должно быть к чему-то прислушиваясь. Затем он, потревоженный чем-то, сделал первый прыжок, а через десяток метров вновь пошел шагом. На перевале аскыр исследовал трухлявую валежину и скоком пошел дальше, чтоб опять остановиться, подобрать опавшие ягоды рябины.

— Сытый зверь, должен быть скоро, — определил Нефед и, даже на поворотах не удерживая лыж, катнулся вниз по крутому откосу, искусно лавируя меж деревьев.

Зотик, все время тормозивший ход лыж кайком, отстал… Спуск все круче и круче, поставлены на ребро для тормоза лыжи, и Зотик едва успевает наклоняться от веток. Когда Нефед мелькнул на следующем увале, Зотику показалось, что он был уже без шапки.

На выемке одна лыжина подпрыгнула, и Зотик, перевернувшись в воздухе, больно ударился о валун.

— Ишь ты, ведь упал все-таки, — сказал он, отряхиваясь от снега и потирая ушибленное колено; всунул ноги в юксы и, прихрамывая, потянулся по убежавшей круто в гору лыжне.

Точно ужаленный, вскочил соболь: опасность!

Выметнулся из теплого логова — разбитого молнией кедра. Перемахнул на рядом стоящее дерево. С упругостью пружины, бросками пошел верхом, роняя на снег предательские иглы хвои. Остановился. Спрыгнул вниз и скрылся в закурившемся под лапками снегу. Встретив на пути буреломину, прошел под ней, вновь вспрыгнул на вершину кедра и подался лесом, но уже в противоположную сторону.

Бойка яростно залаял. Нефед понял, что соболь близко, что собака идет по «зрячему».

Чуть слышный долетел голос Бойки и до Зотика.

— Ишь, куда убежали! — Мальчик еще усерднее налег в гору.

«Только бы не стерял след Бойка, только бы не стерял», — думал Нефед, стараясь все время «спрямлять» путь.

Обломленные соболем веточки и иглы хвои на снегу направляли бег охотника. Нефед обронил шапку и сбросил тяжелую заплечницу.

Описав в воздухе дугу, соболь вновь спрыгнул вниз, пробрался чащурой, выскочил на лисью стежку и пошел по ней, ступая след в след.

Мелькают кустарники, кедры, снег, так безжалостно раскрывающий петли аскыра… С лисьего следа он перемахнул на след хорька и вновь вскочил на самую вершину кедра. И снова пошел вéрхом, но уже тише…

На толстом кедровом стволе меж сучьев притаился, и огненно-рыжий пес, вывалив красный язык, пролетел мимо.

В тот же миг соболь скользнул на свой след и ударился по нему назад: то низом, то по вершине леса. Но все медленнее и все короче были его прыжки… И вновь услышал за спиной громкий и близкий лай.

Молнией взлетел соболь на высокий, густой кедр, прижался к стволу. А внизу прыгал и лаял Бойка.

— Посадил! Не напугать бы! — Обходя далеко против ветра, дымясь, как загнанная лошадь, крадется Нефед — без шапки, без зипуна. Подходит, чуть слышно передвигая лыжи, скрываясь за деревьями. Уже близко. Уже видно Бойку. Еще шаг, еще полшага… Только бы не спугнуть!

Нефед припал к стволу. Глаз схватил темный клубочек, горчащие ушки…

Точно пастуший кнут, щелкнул в зимнем воздухе выстрел, и, задевая сучки пушистыми боками, упал с высокого кедра красивейший и умнейший зверек тайги.

— Благослови, господи, — сказал Нефед. И, встряхивая за задние лапки обмякшего соболя, убежденно добавил: — Это не тот[18].