Мите даже стыдно было, что ребята шумят и радуются рядом с умирающим.

Дед Наум словно понял настроение Мити и, поманив его пальцем, сказал:

— А ты, Митенька, не сердись на них… Они сердцем добрые, до-обрые…

С болезнью деда Амоска вынужден был охотиться один. Это мало смущало молодого охотника. Район, где держались белки, он знал уже не хуже окрестностей Козлушки, в руках у него была верная винтовка, рядом — неизменный Тузик.

Сунув горсть сухарей за пазуху, свистнув собаку, он нырял в тайгу и кружил по увалам, распутывая беличьи петли. Кто кому помогал в промысле — Тузик ли Амоске или Амоска Тузику, — сказать было трудно. Амоска так же добросовестно, как и Тузик, рассматривал свежие следы белок, определял направление и, кажется, даже обнюхивал след, подхватив его на рукавицу и приблизив к носу. Тузик с любопытством наблюдал за действиями хозяина и время от времени одобрительно помахивал хвостом.

— Пожалуй, сюда пошла она, как ты думаешь? — спрашивал приятеля Амоска.

Тузик глазами и хвостом подтверждал справедливость Амоскиной догадки. Охотник и собака направляются по следу. Но если бы Амоска вздумал повернуть в противоположную сторону, и туда Тузик пошел бы с не меньшей охотой.

Сегодня с утра они направились к кедру с густой кроной и изогнутым стволом: на него они загнали накануне вечером белку.

— Как ты ни хитри там, а в сумку мы с Тузиком тебя положим.

Но белка ушла в противоположную падь. Амоска и Тузик с минуту постояли близ опустевшего, потерявшего всякую ценность дерева и уверенно пошли по голубоватой цепочке следов, убегающей в густую черную падь. В этой пади Амоска еще не бывал, и она пугала его и густотой пихтача, и огромными завалами буреломов. След белки наискось пересек безлесный увал и исчез в гуще черни.

— Не заведет она нас с тобой, Тузьша, в гагарью протоку[40], как ты думаешь? — опасливо спросил Амоска.

Но Тузик, видимо, не разделял тревоги своего хозяина и бежал вперед, весело помахивая хвостом и изредка обнюхивая воздух.

— Ну, смотри ж… ежели чего, так, брат, вместе, значит…

На одной из пихт белка расшелушила шишку и, спустившись с дерева, снова отправилась в глубь пади.

— Уж коли пошли, так пошли, — сказал Амоска, отправляясь дальше по следу. — Мы с Тузиком не из тех, чтоб бояться.

Амоска изрядно потрухивал и потому начинал говорить все громче и громче. Скрывшийся в пади Тузик неожиданно залился злобным, непрерывающимся лаем. Амоска кинулся к собаке:

— Припёр!

Однако его удивило, что Тузик лает не на пихту, а под коряжистый выворотень.

«Уж не хорчишку ли приструнил?» — подумал Амоска, останавливаясь рядом с исполинской пихтой с вывороченным корнем.

Мальчик совсем было собрался нагнуться и посмотреть в чернеющий под корнями глубокий провал, как услышал глухое ворчание, от которого похолодел и невольно попятился. Глупый же Тузик еще с большим остервенением начал кидаться под выворотень. Шерсть у щенка вздыбилась, отчего он словно сгорбился, сделался короче и выше ростом.

— Да цыц ты, окаянный… — прошептал Амоска и кинулся бежать, не разбирая ни бурелома, ни сугробов.

Выбравшись на увал, он остановился и только тогда заметил, что Тузика возле него нет.

— Слопал, значит, собаченьку!

Но Тузик вскоре догнал его.

Шерсть щенка все еще была вздыблена, а глаза по-прежнему сверкали глупостью и довольством. Весь вид Тузика говорил: «Ну и облаял же я его!»

— Вот так попали мы! — так же тихо и испуганно сказал Амоска.

Он еще раз передохнул и, снова подобрав полы зипунчика, со всех ног пустился в сторону избушки.

Увидев Терьку, он с криком побежал ему навстречу.

По вытаращенным глазам Амоски, по красному залитому потом лицу Терька понял, что с братом случилось что-то необычное.

— Чего глаза-то вытаращил?

Относиться к Амоске как к равному Терька все еще не мог. Обычно он или смеялся над ним, или держался с подчеркнутой грубостью.

— Ревешь, ровно у себя на улице. Не видишь, у человека кулемы нарублены…

Амоска отдышался и, повернувшись в сторону белкόв, заговорил:

— Ведьмежина с Анемподистова Мухортку… там, в пади, в берлоге, насилу утекли с Тузиком…

Терька побледнел.

«Побегу к Зотику и Вавилке», — решил он и, не обращая больше внимания на Амоску, кинулся в гору.

Вскоре все молодые охотники были у «медвежьей пади».

Шли гуськом. Впереди Вавилка, за ним Зотик, Терька и сзади всех Амоска с Тузиком на сворке…

Следы Амоскиных прыжков наглядно свидетельствовали о поспешности его бегства.

Над спуском в падь остановились. Густая хвоя пихтача щетинилась под ногами, как звериная шкура.

— Егорий храбрый, заступник усердный… — вслух произнес Вавилка.

Ребята вслед за ним торопливо перекрестились.

Только Амоска был вооружен малопулькой, у остальных в патронах была беличья дробь. Сгоряча они решили было сначала ударить залпом по глазам медведя и разбежаться, а «потом, слепого, можно и дробью добить», особенно если стрелять в уши, да еще взобравшись на дерево…

Однако у самой пади план этот Зотик забраковал:

— Задерет!

— А я не это же ли говорю! — охотно согласился Вавилка.

— Да ежели его еще раздразнить, так, пожалуй, и совсем плохо будет, — теряя свой пыл, вставил Терька.

— Надежда вся, братцы, на Тузика да на мою винтовку, — сказал Амоска. — Худо ли, хорошо ли, все-таки не дробовик.

На людях к Амоске вернулось все его хладнокровие и задор.

— Оттаял, мокроносик. Много вас на фунт сушеных с Тузиком-то?.. — Терька презрительно посмотрел и на младшего своего братишку и на Тузика.

— А все-таки должны мы его решить. Хороша, скажут, охотничья артель — от лежачего медведя разбежались! Митьша один вон с каким страхоидолом управился. Не бежать ли уж нам за ним?

При упоминании Зотика о Мите Вавилка и Терька вновь осмелели.

— Так, а я не то же ли говорю: должны бы управиться и без Митьши, — сказал Вавилка.

— Это верно, надо только умом пораскинуть, — согласился Терька. — Зимой в промысле, сказывал Анемподист, вот так же мужики с дробовиками на берлогу наткнулись. Так они из дроби пуль поналили и застреляли в лучшем виде. Он башку только в чело высунет, а они его по башке — теньк да теньк…

Рассказ Терьки окончательно определил план охоты. Решили развести костер и лить пули.

Зотик засыпал дробью пустой патрон и поставил его на груду нагоревших углей. Серебряная пленка свинца, слегка осев в патроне, неожиданно быстро заискрилась голубоватыми звездочками. Пихтовой веткой Зотик подцепил раскаленный патрон и поставил на сугроб. Патрон провалился в снег, как в воду.

— Вот тебе и пули готовы!

Амоска сидел верхом на Тузике и держал его обеими руками за морду, чтоб он не залаял. Вавилка срубил уже вторую пихту, отсек вершинки, обрубил тонкие сучья, оставив самые крепкие и колючие. Лица у ребят были суровы и бледны.

— Я так думаю, ребятушки: Тузика в первую очередь спустить надо, — шепотом сказал Амоска. — Он приемистый. Он его за штаны весь день продержит. А тогда его не только что ружьями — кольями убить можно.

Зотик безмолвно отмахнулся от Амоски и продолжал разрезать круглый свинцовый столбик на равные части.

— По две пули на брата.

Терька и Вавилка одобрительно кивнули.

Пороху в патроны насыпали двойную порцию. Стрелять уговорились враз, целиться в голову. Но прежде чем подымать зверя, решили сначала заломить чело берлоги.

Захватив срубленные Вавилкой пихты, охотники начали спускаться в падь. Амоску и Тузика оставили на увале, строго-настрого приказав ему дожидаться их первого залпа.

С каждым шагом к берлоге ноги охотников, казалось, тяжелели, на лбу зернисто проступал пот.

Все внимание ребят сосредоточилось на косматых корнях выворотня, торчащих в разные стороны, как длинные когти исполинской лапы. Под корнями, точно пасть, чернела отдушина берлоги.