Остановились шагах в десяти от нее: подойти ближе не хватало сил.

Заломить чело берлоги должны были самый старший из охотников — Вавилка и неважно стрелявший пулей Терька.

— Карауль, — услышал Зотик шепот Вавилки.

Зотик встал с левого бока берлоги, вскинул берданку к плечу.

— Егорий храбрый, — зашептал Вавилка помертвевшими губами и сделал первый шаг по направлению к берлоге, выставив впереди себя пихту с торчащими сучьями.

Рядом с ним, так же, как и Вавилка, выставив перед собой пихту, шаг в шаг, шел Терька.

От страха звенело в ушах, зеленело в глазах. Хрустевший под ногами снег, казалось, наполнял тайгу оглушительным шумом. От напряжения берданка в руках Зотика начала «ходить». Он отвел ее и взглянул на приближающихся к берлоге Вавилку и Терьку.

«Они крепче меня», — пронеслось в мозгу Зотика. Он снова вставил в плечо берданку и с силой прижал ее. Вавилка и Терька, как по команде, сунули пихты торчком в чело берлоги и стремительно отпрянули назад. Стоявшему в стороне Зотику было видно, как пихты, вздрагивая сучьями, медленно, точно в омут, поползли в глубь берлоги.

Глухое ворчание зверя словно кипятком обварило Зотика с головы до пят. Звонкий лай неожиданно появившегося у берлоги Тузика и словно из-под земли вынырнувший с винтовкой Амоска снова устыдили Зотика:

«Щенки, а смотри-ка…»

Наколовшись на заостренный сук, медведь взревел так, что «Зотик отпрянул в сторону от берлоги. Гремевший у самого чела Тузик от рева зверя тоже было метнулся в сторону, но высунувшаяся из-под снега черная медвежья лапа ловко и быстро зацепила щенка, и он упал на закрасневшийся под ним сугроб.

Пронзительный визг Тузика оборвался, перешел в негромкое хрипение. Раскинутые лапы щенка дернулись раз-другой и замерли. Амоска кинулся было к собаке, но Зотик успел схватить его за воротник зипунишка и отшвырнуть назад.

Выстрелы ребят слились. Каждому казалось, что выстрелил по высунувшейся на одно лишь мгновение голове зверя только он. Вслед за выстрелами голова скрылась, а из берлоги, вместе с вылетевшими сучьями, ветками и целым фонтаном снега, выскочил медведь.

Жалкий хлопок выстрела Амоскиной шомпольной малопульки ребята услышали как во сне.

Как успел перезарядить свою берданку Зотик, он так и не мог упомнить. Помнил только, что в тот момент, когда большой, горбатый зверь прыжком отделился от земли в его сторону, он нажал на спуск, прицелившись чуть повыше переносья. Лесной великан точно споткнулся обо что-то незримое в воздухе, — упал, так же как и Тузик, на живот, беспомощно раскинув лапы.

На теплую еще шкуру зверя, рядом с толстыми кусками нарезанного сала, ребята положили мертвого щенка. Ухватившись каждый за когтистую лапу, охотники тронулись к стойбищу.

Митя несколько раз выбегал из избушки и, повернувшись к белку´, кричал:

— Ребя-та-а! Ребя-та-а!

Лицо его от натуги покраснело, испуганные глаза были устремлены на Шумишихинский белок. Несколько раз крикнув, он снова бросался в избушку и начинал растирать то холодевшие ноги, то западавшую грудь деда.

Не менее часа прошло с тех пор, как Митя заметил, что согнутые в коленях ноги Наума Сысоича вдруг медленно распрямились, грудь слегка приподнялась и из нее вырвались хрип и сипение. Вначале Митя подумал, что дед хочет изменить положение ног, и решил даже накрыть их свалившимся зипуном. Но, дотронувшись до ступни, Митя испугался: она была как ледяная. Он окликнул деда Наума, тот не отозвался, снова согнул ноги в коленях и с усилием стал распрямлять их.

— Дедынька! — над самым ухом начал кричать Митя, криком отгоняя страх. Он ясно увидел, что дед сделал легкое движение губами, точно собирался что-то сказать. Рука с набухшими синими венами приподнялась и чуть заметно поманила.

Вначале Митя уловил только хрипы. Сквозь них, как сквозь порывы ветра, с трудом прорывались отдельные слова:

— Выдь… выдь, Митенька… Страшно, поди…

Дед не мог больше говорить. Откинув голову и широко раскрыв рот, он ловил и жадно втягивал горячий воздух.

Митю охватил страх. Выскочив из избушки, он стал кричать. Потом схватил берданку и начал стрелять в воздух, сопровождая выстрелы криком. Потом побежал к лесу по натоптанной тропинке.

Возвращавшиеся охотники наконец услышали крики Мити. Первым бросил медвежью шкуру и пустился бежать Зотик. Следом за ним — Терька, за Терькой — Вавилка. У Зотика с головы упала шапка. Вавилка и Терька видели это, но не подняли ее и пробежали мимо.

Амоска взял мертвого Тузика на руки и понес к избушке: оглушенный своим горем, он не понял, почему ребята оставили на увале шкуру и бросились бежать.

Зотик и Митя встретились на первом повороте тропинки. Митя посмотрел в испуганное лицо Зотика и, указывая на избушку, безнадежно махнул рукой. Зотик вначале кинулся было вперед, но потом неожиданно остановился, сделал два неровных, спотыкающихся шага к стоящей у дорожки пихте и привалился к ней спиной.

«Рост ребят, членов нашей артели, насколько я замечаю, измеряется не месяцами, не годами, а чем-то другим. Я еще не знаю чем, но уже твердо скажу, что растем мы все, пожалуй, в том числе и я сам, от события к событию. Так, например, ни Зотика, ни Вавилки, ни даже Амоски я положительно не узнаю (наверное, и они меня тоже). Все стали молчаливей и серьезней.

Будучи еще в детдоме, я однажды отбился от отряда и один заночевал в горах. Эту ночь я не забуду до смерти. А назавтра даже я сам заметил, что стал другим. Это и товарищи заметили.

Такой ночью для ребят оказалась смерть дедушки Наума, его похороны и проведенные нами без него первые дни.

Но я неправ, говоря о росте, о резкой перемене во всех нас. Чтобы окончательно быть правдивым, нужно сказать: перемена произошла с того момента, когда дедушка сделал себе домовину. Целую неделю мы не могли к ней привыкнуть, когда она, белая, как саван, стояла прислоненная к стене избушки. Вечерами ребята боялись проходить мимо.

Первые ночи без дедушки мы почти напролет проводили за чтением книг. Вначале к этому я прибегнул потому, что молча лежать на нарах было жутко, а потом ребятам понравилось, и теперь мы каждый вечер читаем.

Ни у одного из ребят, кроме Амоски, я не заметил слез. Все крепились и не плакали. Но и Амоска, плакавший вечером на могиле деда (похоронили мы его близ пня сухой пихты, где раньше хранились капканы), сказал, что он плачет о Тузике. Чувствую, что тяжело было удержаться. Правда, потом мы разошлись в разные стороны, до самого вечера, и каждый, наверное, как и я, поплакал в одиночку.

Сегодня был у нас горячий спор с Зотиком. После смерти деда Наума я стал решительно напирать на переделку психологии ребят, и хотя с большими трудами, но кое в чем, мне кажется, успел.

По обыкновению, вечерами я читаю какую-нибудь книжку, а ребята внимательно слушают. На этот раз я начал читать из природоведения о дожде, громе и молнии.

Не успел я кончить, как Зотик достал с полки любимую книгу деда Наума — «Житие Кирилла Белозерского». С нею дед Наум не расставался в течение всей жизни. Книга толстая, в потертом сафьяновом переплете. Обведя всех нас сверкающим взором, Зотик сказал:

— Не верю! Не настоящие у тебя книги… Чтобы дождь был от испарения, а молонья и гром от электричества — не верю, хоть убей…

Он развернул книгу и по складам стал читать:

«Трубы облачные собирают от моря и от рек воды, и от озер, и, напившись, избывают из себя воду в сокровенные бездны… Молнии же и громы суть громогласно рече пророк Илья, и по его глаголу сотрясаются облацы, и разверзаются хляби…»

Пока он читал, у нас шеи затекли от напряжения.

Амоска с места пустился в спор:

— Что ты там ни говори, Зотенька, а у Митьши явственней. У тебя же твой Кирилла мямлит-мямлит, а что к чему, никак не поймешь. Только и понял я, что рече да Илья… У Митьши же не только ясно все сказано, но даже и картинки со всего списаны и разные примеры приведены. И то, что он читает, я не только в понятие беру, но и глазом вижу. Да уж куда лучше: чайник вот кипит, от крышки пар поднимается, а подставь сверху холодную посудину — вот тебе и дождик. А Кирилла твой тычется, все равно как слепой у огорода. Все равно, как если бы я вам обратно дорогу домой рассказывать стал… И вышло бы, что незнаха неучеху учит. А вот взять тебя или Вавилку, так вы не только расскажете, но и срисуете дорогу, где какой поворот… Так-то, Зотенька, не суйся уж ты со своими книгами, — закончил он.