На побережье Финского залива, у Ораниенбаума и Кронштадта, в эти дни шла стрельба. Неделей позже в Копорье гарнизоны форта Красная Горка и укрепленной береговой батареи на мысе Серая Лошадь перешли на сторону наступавших добровольческих отрядов Северного корпуса, над Петроградом вели разведку английские аэропланы. Большинство завсегдатаев «Дома Литераторов» с нетерпением ожидало штурма города и падения большевиков. За «кооперативным» обеденным столом вполголоса уже обсуждались планы возмездия. «Мечты были очень кровожадными, – вспоминал Георгий Иванов. – Заговорили о некоем П<учкове>, человеке «из общества», ставшем коммунистом и заправилой «Петрокоммуны». Один из собеседников собирался душить его «собственными руками», другой стрелять «как собаку» и т. п.

– А вы, Николай Степанович, что бы сделали?

Гумилев постучал папиросой о свой огромный черепаховый портсигар:

– Я бы перевел его заведовать продовольствием в Тверь или в Калугу. Петербург ему не по плечу».

Во второй половине июня «белые» войска отошли от Петрограда к эстонской границе, фронт стабилизировался, и наступило затишье.

Триумф «Всемирной литературы». Литературная студия в «Доме Мурузи». Шилейко и Ахматова. Зиновий Гржебин. Переводы и редактура для «Всемирной литературы». В Институте Истории Искусств. У пролеткультовцев. Посещение Царского Села. Возвращенная библиотека. Версальский мир. Поход 14 государств. Штурм Петрограда.

10 июня 1919 года в доходном доме князя А. Д. Мурузи на Литейном, в огромной, с отдельным парадным входом хозяйской квартире, где в первые годы революции заседал районный штаб левых эсеров, а затем – действовал тайный игорный притон, возобновила работу литературная студия издательства «Всемирная литература». Распря Горького с чиновниками Комиссариата просвещения и Петросовета завершилась неожиданно. В Москве был создан Госиздат РСФСР, поглотивший, наряду с другими советскими и кооперативными издательствами ЛИО Наркомпроса, главного конкурента «всемирников». Между тем упрямому Горькому удалось отстоять «Всемирную литературу», вошедшую в Госиздат на правах широкой автономии. «Мы даем новый перевод Библии, а кроме того, тюбингенское критическое издание ее, даем литературу Китая, Японии, Тибета, Монголии, Персии, арабов, Турции и т. д., вплоть до индусской, египетской и ассирийского эпоса, – писал Горький главе Госиздата Вацлаву Воровскому. – Это – огромная работа, и, конечно, она хорошо поставит Советскую власть в глазах интеллигенции Западной Европы. Но еще более крупным я считаю агитационное значение «Всемирной литературы», которая охватывает в нашем плане все, что создано европейской мыслью от Вольтера до Анатоля Франса, от Свифта до Уэллса, от Гете до Рихарда Демеля и т. д. На днях будет готов наш проспект, напечатанный по-английски, по-немецки и по-французски, мы посылаем его во все страны: в Германию, Францию, Америку, Италию, Англию, скандинавам и пр. Как видите – задача грандиозная, и никто еще до сей поры не брался за ее осуществление, никто в Европе. Этому делу власть должна энергично помогать, ибо пока – это самое крупное и действительно культурное предприятие, которое она может осуществить».

Журналист и дипломат Воровский проникся горьковским пафосом и ходатайствовал за «Всемирную литературу» перед Совнаркомом. Вновь заработали печатные машины в бывшей типографии петроградской газеты «Копейка» – и переводы из Мопассана, Анатоля Франса, Мирбо и Габриэля Д’Аннунцио появились, наконец, летом 1919 года под маркой «Всемирки» на российских книжных прилавках. Угрюмый Зиновьев нехотя приказал шефу милиции Борису Каплуну выкинуть воровскую «малину» из мавританских хором на Литейном и передать их под аудитории для горьковской мелкобуржуазной сволочи. Помимо того, редколлегия издательства должна была вскоре получить для постоянной работы Строгановский особняк на Моховой улице.

Открытие Литературной студии для двух сотен молодых слушателей, составивших три отдельные специализированные группы (поэзии, прозы и критики), стало триумфальным праздником «Всемирной литературы». Исхудавшие и потрепанные после голодной и холодной многомесячной нищеты сотрудники «Всемирки», поднявшись по мраморной лестнице, осматривали парадный зал, напоминавший дворцовые дворики Альгамбры – с пестрыми витыми колоннами, поддерживавшими арочные своды, галереями и фонтаном – и бесконечные анфилады комнат с каминами и лепниной.

– Да ведь он из серебра! – с простодушным восторгом твердила юная студийка, поглаживая спинку одного из металлических стульев, выставленных перед небольшой эстрадой. – Из чистого серебра!

– Ошибаетесь, сударыня, – серьезно поправил ее Гумилев. – Не из серебра, а из золота. Из посеребренного золота. Для скромности. Под стать нам. Ведь мы тоже из золота. Только для скромности снаружи высеребряны.

В «Отдел поэтического искусства», которым в студии руководили Гумилев и Лозинский, поступили талантливые дебютанты Владимир Познер, Ада Оношкович-Яцына, Сергей Нельдихен, Раиса Блох, Елизавета Полонская, сестра милицейского начальника Софья Каплун, дочь ректора царскосельского Агрономического Института Мария Рыкова и Николай Чуковский. Из «Живого Слова» в «Студию» перешла Рада Попова. Помимо того, на занятия к Гумилеву записались несколько поэтов из распавшегося весной университетского «Ариона» – Николай Оцуп, Екатерина Малкина, Всеволод Рождественский. Всего же постоянных слушателей у Гумилева оказалось более трех десятков. Поскольку лекции и семинарии с групповыми занятиями шли непрерывно все лето, Гумилев, отлучаясь на два-три дня проведать своих «бежечан», призывал, по старой памяти, в помощь Лозинскому Владимира Шилейко.

Шилейко, зарегистрировав брак с Ахматовой, продолжал жить в своей «учительской» комнате в северном флигеле национализированного Шереметевского дворца на Фонтанке. Большую часть времени он проводил за неторопливыми переводами древних клинописных таблиц. Это занятие поглощало его целиком, делая нечувствительным ко всему, кроме отсутствия чая и папирос. Ахматова находилась неотлучно рядом, искусно заваривала чай и переписывала набело готовые шумерские переводы. Гумилев несколько раз приводил к ней сына Льва, а иногда забегал поболтать по-дружески. Ангельская кротость новоявленных супругов изумляла его, а невозмутимый покой, царивший в их ученой келье, вызывал острую зависть:

– Живут же люди!

Сам Гумилев не знал минуты свободной, стараясь, помимо прочего, как можно лучше обеспечить приросшее семейство. Во «Всемирной литературе» он набрал невероятное количество переводов и редактур. Но «всемирным дебютом» Гумилева тоже стал шумерский перевод. Это был «Гильгамеш», купленный Зиновием Гржебиным.

Гржебин начинал общественное поприще нищим пропагандистом сионизма и художником-карикатуристом в сатирических журналах. Затем он издавал попеременно «Правду» – для революционеров, «Шиповник» – для эстетов и «Отечество» – для русских патриотов. В годы революции он увлеченно спекулировал, скупая затем за бесценок у оголодавших горожан меха, мебель, ювелирные драгоценности и произведения искусства. Скупал Гржебин и рукописи. К весне 1919 года он, по выражению Зинаиды Гиппиус, «скупил впрок всю русскую литературу на многая лета» и стремился открыть теперь под крылом «Всемирки» собственное «Издательство З. И. Гржебина», чтобы выпускать отечественные новинки и классику. Предприятие было безнадежным, ибо право издавать русские книги уже год монопольно принадлежало государству. Но Гржебин не унывал, безоглядно веруя во всемогущество Горького. Правдами и неправдами он выпустил второе издание «Гильгамеша» и не отставал от Гумилева, желая получить обещанную рукопись «Географии в стихах».

Затея Гржебина давала писателям «Всемирной литературы» призрачную надежду на собственные публикации. Сплошные переводы угнетали и оскорбляли литераторов, привыкших к творческой самостоятельности: