17 декабря фронт окончательно стабилизовался, и уланский полк получил приказ на отдых в районе железнодорожной станции Држевицы, где находился штаб корпуса. 19 декабря там было торжественное построение в конном строю по случаю приезда великого князя Николая Михайловича[370]. Тот объезжал войска и благодарил за службу – от своего имени и от имени Государя. Кампания 1914 года завершалась. Все фронтовые впечатления внушали Гумилеву твердую уверенность в близком окончании войны. Впереди ему виделся «блистательный день вступления в Берлин». «В том, что он наступит, – писал он Ахматовой во время последних боев на Пилице, – сомневаются, кажется, только «вольные», то есть не военные. Сообщенья главного штаба поражают своей сдержанностью, и по ним трудно судить обо всех наших успехах. Австрийцев уже почти не считают за врагов, до такой степени они не воины, что касается германцев, то их кавалерия удирает перед нашей, наша артиллерия всегда заставляет замолчать их, наша пехота стреляет вдвое лучше и бесконечно сильнее в атаке».

Сразу после торжественного построения Гумилев получил первый за три фронтовых месяца краткий отпуск. 23 декабря он неожиданно появился в «Бродячей собаке». Прочитанное со сцены «Наступление» имело невероятный успех:

После долгой овации («Hommage! Hommage!») к Гумилеву подсел корреспондент английского журнала «The New Age» Карл Бехгофер, собиравший материал для очередного «Письма из России».

– Вы думаете, что на войне ужасно? – сказал ему Гумилев. – Нет, там весело.

– Вряд ли может быть что-нибудь ужаснее… Петрограда, – пожаловался Бехгофер.

За время военного отсутствия Гумилева столица была переименована на русский лад и повсеместно введен «сухой закон».

– Тогда завтра вечером Вы должны поехать со мной на фронт! – засмеялся Гумилев.

В эту первую петроградскую побывку Гумилев встречался с Маковским. Тот переехал из Царского Села и теперь занимал роскошные апартаменты в огромном доходном доме Сидорова, в нескольких минутах ходьбы от редакции. С первого «военного» номера в «Аполлоне» вновь публиковались стихи – Ахматовой, Гумилева, Блока, Кузмина, Мандельштама, Вячеслава Иванова, Георгия Иванова, Шилейко, Лозинского, Бориса Садовского, Владислава Ходасевича и самого Маковского:

Как и пророчил Гумилев, мировая катастрофа заставила русских литераторов настроиться в унисон – на фоне военной бури, разразившейся над Империей, все звучало «акмеистично»[372]. По-видимому, у Маковского опять зашла речь о вручении акмеистам carte blanche[373] на литературную политику. В объявлении о подписке на новый год «Письма о русской поэзии Н. Гумилева» уже значились среди главных материалов журнала. Разумеется, со стороны редактора-издателя это был, скорее, дипломатический жест. Судьба охотника уланского Ее Величества полка оставалась в рождественские дни туманной, как и судьба всей грядущей военной кампании 1915 года.

В сочельник 24 декабря Гумилев и Ахматова, навестив семейство ротмистра Кропоткина (командира эскадрона ЕВ), отправились в Вильно. Гумилев возвращался в полк, а Ахматова ехала на рождественские праздники в Киев. Рождество они встретили вместе в виленской гостинице. На следующее утро Ахматова, проснувшись, была поражена открывшимся из окна зрелищем: громадная толпа горожан ползла на коленях по улице к Остробрамским воротам с чудотворным надвратным образом Богоматери.

– И я помолилась, – рассказывала она, – чтобы Гумилева не тронула пуля.

Новый год в полку. Петроградский триумф. Зимние бои в Литве. Отпуск по болезни. Новая ссора с Ахматовой. «Лазарет деятелей искусства». Михаил Струве и Елена Бенуа. «Канцоны» для Татьяны Адамович. Горлицкий прорыв. Возвращение в строй. Битва на Буге. Великое отступление.

24 декабря приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу было объявлено о награждении Гумилева «за отличие в делах против германцев» Георгиевским крестом IV степени; по артикулу, это награждение возвышало обладателя ордена в унтер-офицеры. Новый 1915 год Гумилев встречал с сослуживцами: все были уверены, что это будет год победы. «Приближается лучший день моей жизни, – писал Гумилев Лозинскому 2 января, – день, когда гвардейская кавалерия одновременно с лучшими полками Англии и Франции вступит в Берлин. Наверно, всем выдадут парадную форму, и весь огромный город будет как оживший альбом литографий. Представляешь ли ты себе во всю ширину Фридрихштрассе цепи взявшихся под руку гусар, кирасир, сипаев, сенегальцев, канадцев, казаков, их разноцветные мундиры с орденами всего мира, их счастливые лица, белые, черные, желтые, коричневые.

12 января 2-й гвардейской кавалерийской дивизии официально был объявлен отдых, и она отошла в тыл. Уланский полк расквартировался в Кржечинене. Гумилев вновь смог выхлопотать у начальства разрешение на отлучку. На этот раз в Петрограде его ждали и готовили торжественную встречу. «Вечер поэтов при участии Николая Гумилева (стихотворения о войне и др.)» прошел в «Бродячей собаке» с аншлагом, зрители жались у стен и теснились в дверях вестибюля. «Талантливый молодой поэт, как известно, пошел на войну добровольцем, участвовал в сражениях, награжден Георгием и приехал в Петроград на короткое время, – сообщал корреспондент «Петроградского курьера» (у этой газеты был безошибочный нюх на сенсации). – Переживания поэта-солдата, интеллигента с тонкой психикой и широким кругозором, запечатленные в красивых, ярких стихах, волнуют и очаровывают. Бледной, надуманной и ненужной представляется вся «военная поэзия» современных поэтов, в своем кабинете воспевающих войну, – рядом с этими стихами, написанными в окопах, пережитыми непосредственно, созревшими под свистом пуль».

На следующий день Гумилев читал «военные стихи» в Петроградском университете. «Был Гумилев, и война с ним что-то хорошее сделала, – описывал увиденное романо-германист Борис Никольский. – Он читал свои стихи не в нос, а просто, и в них самих были отражающие истину моменты – недаром Георгий на его куртке. Это было серьезно – весь он, и благоговейно. Мне кажется, что это очень много». Не привыкший к подобному единодушному признанию Гумилев дивился непредсказуемой переменчивости читателей и критиков:

– В жизни пока у меня три заслуги – мои стихи, мои путешествия и эта война. Из них последнюю, которую я ценю меньше всего, с досадной настойчивостью муссирует все, что есть лучшего в Петербурге. Когда полтора года тому назад я вернулся из страны Галла, никто не имел терпенья выслушать мои впечатленья и приключенья до конца. А ведь, правда, все то, что я выдумал один и для себя одного, – все это гораздо значительнее тех работ по ассенизации Европы, которыми сейчас заняты миллионы рядовых обывателей, и я в том числе.