– Здорово!

– Козлы! – Эрик быстро свернул в просвет между домами, надеясь спрятаться от репортеров. Через несколько секунд машины журналистов пронеслись мимо дальше по улице.

– Ух ты! Это было клево!

– Спасибо, я тоже так думаю.

Убедившись, что больше за ними никто не едет, он выехал на дорогу и поехал в обратную сторону. Высадив Стэна у «Энтерпрайзис», он поблагодарил его и направился на запад, куда ехало большинство жителей пригорода, в Даунингтаун, где довольно долго плутал между магазинчиками и торговыми центрами, пока не нашел то, что ему было нужно. Он припарковался около маленького ресторанчика «Тьюди», в котором подавали только завтрак и ланч, и поспешил внутрь. Открыв стеклянную дверь, он огляделся. Стены здесь были обшиты коричнево-белыми панелями, такого же цвета были деревянные полы. Ресторанчик был крошечный, всего, наверное, столиков на пятнадцать, большинство из которых были свободны.

Он сразу заметил кудрявые рыжие волосы Пэг – они были чуть более светлого оттенка, чем у Рене, и закрывали сзади воротник ее блузки. Она сидела одна у стены, спиной к двери. Одета Пэг была в свежую белую блузку и джинсы.

Эрик показал хостесс, что идет к определенному столику, а потом подошел к Пэг и остановился около нее.

– Здравствуйте, я Эрик. А вы, наверно, Пэг.

– Да. – Пэг подняла на него глаза, а потом жестом пригласила его присесть напротив нее за столик. – Пожалуйста, садитесь.

– Благодарю. – Эрик скользнул на стул и положил руки перед собой. – Мне очень, очень жаль, я очень сочувствую вам в вашей потере. Пожалуйста, примите мои соболезнования.

– Спасибо.

Пэг посмотрела ему в лицо. Ее глаза были опухшими и красными, и в них было столько горя, что, казалось, вся их голубизна разом выцвела – словно вылилась вместе со слезами, которых было слишком много. Кончик носа у нее был дерзко вздернут кверху и слегка посыпан веснушками, как у Рене, кожа бледная.

– Не за что, я на самом деле очень рад, что вы обратились ко мне.

– Я… не знаю, как описать вам, какая это потеря для нас… для моего мужа и для меня. – Пэг сглотнула вставший в горле комок, и на лице ее появилось выражение такой глубокой душевной муки, что, казалось, выдержать ее просто невозможно.

– Я действительно соболезную от всей души, – сказал Эрик искренне. Он знал, что его голос сейчас выдает его истинные эмоции – и не стал их скрывать.

– У вас есть дети, доктор Пэрриш?

– Да, у меня дочь, ей семь лет. И пожалуйста, зовите меня Эриком.

– Рене наш… была нашим единственным ребенком. Она была для нас всем. Мой муж… он был особенно близок с ней, она – такая настоящая папина дочка… – Пэг улыбнулась легкой, полной горечи улыбкой. – Они двое… они были двумя половинками единого целого. Они внешне очень похожи, они так похожи во всем. Для него это слишком невыносимо, слишком. Я даже не знаю, зачем вам это рассказываю, наверное, потому что знаю, что вы психиатр, а значит, вам приходилось уже такое слушать… Я знаю, вы работаете в клинике Хэвмайер, а я медсестра в Ланкенау, значит… у нас есть много общего.

– Да, много. – Эрик не знал толком, что говорить, он просто давал ей возможность высказаться, понимая, что в конце концов она сама перейдет к тому, зачем его позвала.

– Мой муж… ему очень плохо, он просто вне себя от горя. Он не встает с постели, хотя и спать не может. Он так плачет… Это ужасно, просто ужасно. Мне пришлось вызвать нашего врача, и мы дали ему снотворное… – Пэг покачала головой. – В общем, он не знает, что я здесь с вами. Я сказала ему, что пойду встречаться с сестрой. Репортеры окружили наш дом, они, похоже, собираются там разбить лагерь. Все это похоже на кошмар, на ночной кошмар, да это и есть кошмар. Это невыносимо, это просто невозможно вынести, никто не может…

– Именно так. – Эрик не стал говорить про газетчиков перед своим домом – его собственные проблемы казались такими мелкими и незначительными по сравнению с ее горем.

– Мы выбрали гроб для Рене. Вы можете себе представить? Гроб для моей дочки… Я буду хоронить свою чудесную девочку, буду знать, что ее тело вскрывали, потрошили… Нет, это действительно слишком…

– Я понимаю. – Эрик всем сердцем сочувствовал ее боли.

– Что ж… – Пэг выпрямилась на стуле, видимо, стараясь собраться с силами. – Я понимаю, вы удивлены, наверное, почему я вам позвонила. Просто я хотела поговорить с вами лично, без адвокатов и полиции и всего такого. Я не из тех, кто просто может упасть в пучину горя и ничего не делать – это не мой путь. Я… знаете, я, может быть, просто мать. Матери – они ведь заботятся обо всем. Они действуют. Они… все делают. Ради Рене. Вы, наверное, понимаете меня – как отец.

Эрик кивнул:

– Да.

– Ну вот, и я надеялась, что смогу поговорить с вами… как родитель с родителем… И тем более мы с вами оба медики, ну то есть мы друг друга сможем понять. Мы оба хотим помогать людям, мы заботимся о людях, ведь именно этим мы и занимаемся, не так ли?

– Да, конечно, именно так. – Эрик выдавил из себя улыбку, хотя и понимал, что она выглядит довольно жалко, потому что веселья в ней не было совсем.

– Я знаю, что говорю путано, просто я так устала… – Пэг провела по лицу указательным и большим пальцем, оставляя красные следы на безупречной коже.

– Я… видела вас по телевизору, там показывали, как вас вели в полицейский участок. И мы, конечно, видели все, что происходило около торгового центра.

Эрик молчал, ожидая, что она скажет дальше.

– И, конечно, мы слушали заявление Главного управления Мэриона и капитана Ньюмайера… – Пэг замялась. – Короче… чем больше я обо всем этом думаю, тем меньше мне верится, что это вы убили Рене.

– О, нет, разумеется, я не убивал Рене. – Эрик почувствовал облегчение. – Богом клянусь, я не убивал ее. Я не сделал вашей дочери ничего плохого. Я вообще не способен на такое. Тут и говорить не о чем.

– Вы ведь не знали ее, да?

– Нет, я ее не знал. – Эрик взглянул на молодую официантку, которая подошла к их столику в этот момент: – Мне, пожалуйста, диетическую колу.

Пэг тоже посмотрела на нее, даже не улыбнувшись.

– Мне тоже.

Официантка кивнула:

– Спасибо за заказ. Простите за ожидание. Я быстро.

Пэг подождала, пока официантка отойдет, а потом продолжила с того же места, где остановилась:

– Да, вот что я думаю об этом. То есть, понимаете, – вы последний человек, которого я могла бы заподозрить в убийстве моей девочки. Я спрашивала о вас, разговаривала с коллегами: все о вас слышали и все говорят, что вы очень уважаемый, прекрасный человек и хороший специалист. И у вас просто не было причин убивать Рене. Откровенно говоря, я склоняюсь к мысли, что это был Макс. А вы – психиатр Макса. И я думаю, что у вас есть информация, думаю, что он говорил с вами о ней.

Эрик слушал, как она говорит, ее голос, глубокий и спокойный, и, хотя уже понимал, к чему она клонит, не перебивал ее. В любом случае он понимал, что все равно не сможет дать на ее вопросы те ответы, которых она ждет, – если она спросит его напрямик. И поэтому не собирался ее торопить. Ведь отказавшись отвечать, он заново разобьет ее сердце, на этот раз – уже точно он сам, своими руками.

– Я хочу быть с вами предельно откровенной. Рене говорила мне – точнее, говорила моему мужу, когда они бегали вместе, что, кажется, Макс очень увлечен ею. Он ей тоже нравился – не так, в другом смысле, но отцу она говорила, что Макс точно увлечен ею, она знала это с самого первого их занятия.

Эрик ничего не говорил, просто слушал, никак не реагируя.

– Она никогда не боялась Макса, никогда не думала, что он может причинить ей зло, но она была такая юная, такая наивная… Мой муж и я… мы думаем, что он хорошо маскировался. Что все это время он планировал ее убить.

Эрик заставил себя промолчать в ответ.

Официантка принесла две диетические колы и поставила их на столик:

– Вот ваш заказ. Позовите меня, если надумаете заказать что-нибудь из еды. Спасибо.