— Вам не надоело убирать говно? — начал директор, испытующе смотря на меня.

— Я знал, на что шел…

— А что если я предложу вам должность своего заместителя по зооветеринарной работе? Такой должности у нас нет, но я ее введу в штатное расписание.

— Простите, но мое нынешнее положение устраивает меня.

Директор изобразил на своем маловыразительном лице удивление:

— Оклад всего на шестьдесят рублей меньше, чем у меня.

— Вы, наверное, догадываетесь, что я не стеснен материально.

— Что же тогда вас заставляет трудиться простым работягой за нищенскую плату?

— Я же говорил вам при трудоустройстве. После тюрьмы отношение ко мне в городе настороженное, вернуться в редакцию мне пока сложно. Вот я и решил некоторое время потрудиться в нейтральной организации, в нейтральной должности. Жилье бесплатное, интересный маршрут, необременительная работа, если относиться к ней добросовестно…

— Послушайте, — начал директор подход с другого конца. Он явно был несколько ошарашен моим отказом. — Мне очень не хватает грамотного порядочного помощника. Все эти алкаши, вы же сами видите… А Филиппыч, хоть и не алкаш, но толку от него мало. Сачок и болтун. У меня большие планы, вы же слышали, что мы строим новый цирк. Фирменные вагоны, зооклетки, модерновый фасад. — Он протянул мне эскиз новой конструкции, действительно впечатляющий. — А я прикован к зооцирку, хотя надо чаще быть на заводе, где выполняется заказ. Металл доставать, фанеру, декоративные элементы — все. А тут в командировку боишься уехать.

— Мне очень приятно ваше доверие, — сказал я проникновенно, — но для этого вовсе не обязательно обременять меня руководящим чином. Я и без того готов подменять вас на время командировок.

— Ну, знаете. Это как–то не принято. Да и не имею я права оставлять за себя простого рабочего. Я вот в отпуске три года не был — не на кого хозяйство оставить. Нет, надо, чтоб вы были при должности. Да и главк не одобрит, я же туда сообщаю, кто за меня остается.

— Ну, а что хорошего, если за вас останется бывший зэк?

— Кто об этом знает? Достаточно, что вы с дипломом, я же ваш военный билет видел, там сказано, что вы закончили университет.

Он был настолько настойчив и убедителен, что я имел глупость согласиться. И в тот же день он улизнул в командировку, оставив меня за директора, через сутки надо было начинать переезд, а в этом деле у меня совершенно не было опыта.

После того, как вывесили приказ, я получил некоторое удовольствие, глядя на рожи главных инженеров, коммерческих директоров, администраторов и прочей швали. Особенно меня умилила Тося: она восприняла решение директора за откровение свыше, и в тот же вечер прибежала ко мне с докладом на пьяницу–электрика, двух шоферов и бедного Жору, который как–то неосторожно провел в вагончик девицу.

И вот, не успели мы закончить переезд, только зоозал построили, а склады и жилье были еще в пути, как случилась беда — выскочила из своего фургона слониха, грозная Кинга, покалечившая за свои тридцать лет немало людей.

Зоозал строится просто: зооклетки с животными выставляются так, чтобы они образовали прямоугольник. Спереди этого прямоугольника ставятся фасадные вагоны, средний из которых — вход с будкой контролера, правый и левый — кассы и кабинеты (в одном из таких фасадных вагончиков и находилась моя каморка). Задняя же часть прямоугольника закрывается слоновозом. Потом все клетки спереди огораживаются переносными, метровой высоты барьерами и зверинец готов к приему посетителей.

Так вот, на счастье, зоозал был уже построен и Кинге некуда было убежать. Единственная дыра — рядом с ее фургоном (через нее обычно заезжает водовозка мыть животных и заполнять бассейн белого медведя) — пока ее внимания не привлекла. А я уже послал рабочего к шоферам, чтоб до приезда пожарников и эту дыру перегородили какой–нибудь машиной. Тем временем Кинга, облюбовав вагончик бухгалтерии, плотно прижалась к нему боком и стала чесаться, как это делают свиньи у забора. Вагончик, естественно, затрещал и затрясся, а жена шефа от ужаса завыла.

Орала она классно, но Кинга внимания не обращала — чесалась. Похоже, эти визги ее даже забавляли, возможно, они напоминали ей родные джунгли и крик каких–нибудь экзотических обезьян или птиц. Вагончик ходил ходуном, Татьяна Леонтьевна чувствовала себя там, скорей всего, как в утлом суденышке во время шторма… Потом, когда все кончилось, я пытался узнать — не ощущала ли она приступов морской болезни, но «бух» обиделась и долго со мной не разговаривала.

Два отчаянных водителя на тягачах выскочили на поле зоозала и попытались отвлечь слониху. Когда машина подъезжала слишком близко, она угрожающе делала шаг ей навстречу, и машина стремительно пятилась. Еще бы, Кинге перевернуть этот тягач — раз хоботом шевельнуть. Но отвлечь ее удалось. Она переместилась в другой угол зоозала, один из шоферов подрулил прямо к крылечку бухгалтерии, Татьяна Леонтьевна выпорхнула оттуда и они благополучно умотали от места битвы подальше.

Трагичное и смешное всегда рядом. На поле вдруг показалась нелепая длинная фигура с тросточкой. Это проспался с похмелья и вышел на прогулку художник — высокий старик с шикарной гривой седых волос, заслуженный ветеран трех ЛТП. Он шел прямо на слониху и та даже замерла на миг от его наглости. (Потом художник рассказывал нам, что слониху он увидел сразу, но не придал значения: чертиков он видел уже вчера, зрелище привычное, вот и отнес слониху к новым фокусам похмельных синдромов).

Кинга прижала уши, вытянула хобот горизонтально и вдруг завизжала, как ржавая циркулярная пила. Мгновенно потеряв вельможную неторопливость и тросточку, художник подпрыгнул, сделал в воздухе крутой разворот, которому позавидовал бы Брюс Ли, и с огромной скоростью нырнул под ближайшую зооклетку. Зооклетки во время переездов закрываются щитами на петлях — фартуками, в рабочее время эти фартуки открываются, касаясь земли, создают определенную защиту от безбилетников. Так этот толстый, из многослойной фанеры фартук художник пробил, как папиросную бумагу.

…Я старался подружиться с Кингой с первого дня. Ни разу не подходил к ней с пустыми руками. Она очень изящно брала сахар или кусочек хлеба своим чутким, подвижным кончиком хобота. Не менее культурно пила из бутылки. Впрочем, что ей бутылка! Один засос хобота — ведро. А потом вставляет хобот в треугольник рта и смакует, будто коктейль через соломку, растягивает удовольствие.

На расстоянии эта своенравная дама принимала меня любезно. Но любая попытка вступить на платформу завершалась четким ударом хобота, после чего полет не менее чем метра на четыре был обеспечен. Свой фургон она считала суверенной территорией и внимательно охраняла каждую пядь «родной земли» от вторжения. Единственно слоновожатому разрешалось лазить как по платформе, так и по слонихе.

Но слоновожатый уволился неделю назад. Алкаш он был изрядный, так что особого разочарования от его ухода мы не испытали. Удручала только Кинга. В слоновозе сзади есть маленькая дверка. Через нее убирается навоз. Внизу дверки — желоб, по которому пропущена толстая цепь, замкнутая на задней ноге. Цепь, которая и снаружи должна быть на крепком замке и которую кто–то отсоединил под утро — явная диверсия, но не против меня, а против директора, так как его отъезд и мое назначение были для всех сюрпризом.

Скучая по слоновожатому, Кинга блюла территорию неприступно. Даже попытки вычистить навоз железной палкой со скребком — крайсером, по цирковому, — она пресекала беспощадно, изворачивалась на удивление гибко в этом тесном фургоне и отбирала толстую железяку, вмиг превращая ее в замысловатую загогулину. А уж залезть туда — и мечтать было нечего. Сразу пятилась, стремясь раздавить, да еще и лягаться пыталась…

Прибыли пожарные. Кинга как раз направилась в обход животных. Внимательно, как добросовестный натуралист; осматривала каждую клетку, у пони задержалась, просунула хобот сквозь прутья, почесала удивленную лошадку. Хищники жались от этой громилы в углы, одни белые медведи бесстрашно бросались на прутья.