(Эту заметку Верт написал недавно, воспользовавшись услугами компьютерного центра. Он целиком взял ее из головы, прочитав для настроя заголовки «Московского беспредельщика).

Редактор отложил заметку и посмотрел на автора. Автор меланхолично курил сигару и о чем–то думал. Заметно было, что тут только его тело, а мысленно он давно покинул этот город, полный старых насильников и грязных туалетов.

— Мне нравится, — сказал редактор. Посмотрел на скучную физиономию «англичанина» и добавил: — Очень нравится. Будем печатать. Только ли нельзя поподробней об этом происшествии с изнасилованием.

— Ну, до самого изнасилования дело не дошло, — сочувственно сказал Верт. — Все же подъезд, вертушка там еще такая, стеклянная… Люди все время ходят. Но попытки были… Да-с, были… — Он пожевал сигару, вмял ее в пепельницу, достал из кармана белоснежный платочек, промокнул губы. — Я вот, что думаю, если я задержусь в Москве, то мог бы поставить вам серию заметок о наиболее интересных обывателях, взять, так сказать, у них интервью. Тем более, что намерен писать книгу о России, о ее новых людях в политике, экономике… Рыночной экономике. Мне было бы удобно работать инкогнито, ссылка на зарубежное представительство часто сковывает интервьюированных, смущает их.

— Вы имеете в виду, что готовы поработать для нашей газеты! — воскликнул редактор. И тут же напустил на себя вид скопца, страдающего запором: — Только у нас не столь велики гонорары, вы, конечно, привыкли к другим суммам…

— Ах, оставьте, — махнул платочком британец, — какие могут быть гонорары… Примите это, как гуманитарную помощь. О, кей?

— О, кей! — неожиданно для себя ответил редактор…

Я как раз думал, что выпить — пиво или вино, когда пронзительный крик бросил меня в зоозал. Медведица жевала руку электрику. Об этом я уже рассказывал…

На два дня появился Владислав. Подверг критике оформление фасадного вагона. На одном вагоне художник по согласованию с ним нарисовал Микки Мауса с плакатом в руках, приглашающего посетить зверинец. На втором, который он доверил моему вкусу, мы с художником решили придерживаться мультипликационного стиля. На нем главенствовал очень колоритный кот в прыжке, в другом углу сидел на задних лапах кукольный медведь, центр занимали мелкие герои сказок и три роскошных в своем примитивизме цветка. Рисунок вызвал у технаря Хитровского глубокое огорчение.

Кроме того, Владислав глухо порычал на тексты трудовых договоров. Сумма выплат показалась ему завышенной. Я попытался объяснить, что доплачиваю за скорость, так как рабочие вкалывают весь световой день, без выходных. Тщетно, во Владиславе начал просыпаться барин.

Общаться с факиром на час было скучно. И было его жалко, у нас с ним, пока власть его не одурманила, складывались приятельские отношения.

Я полностью отстранился от дел, вплотную занялся лечением собак. Часть вещей упаковал в посылки, отправил на имя брата.

Но Хитровский опять ускользнул, не сообщив мне о том, что уже погрузил второй зверинец из Краснодарского края на железную дорогу. Поступок опрометчивый, если не сказать резче. Перед отъездом мы с Андреем предостерегали его от механического объединения этих зверинцев. Члены комиссии тоже заверяли коллектив в том, что до осени они будут работать по разным маршрутам.

И когда ко мне вечером приехал какой–то востроносый парнишка и представился зоотехником зверинца, сообщив, что зверинец прибыл из Новочеркасска, что люди вымотались, а звери умирают с голода, я чуть не рехнулся. Истраченные деньги, отосланные в этот зверинец для его поддержки; Волгоград, который и наших–то 40 животных, с трудом обслуживал, теперь вынужден будет кормить добрую сотню, что вызовет не приятности с администрацией города, придется проводить сокращение рабочих… А как перевозить всю эту громадину?! У них только один тягач на ходу, наши машины на ладан дышат!

— Что ж не предупредили! — рявкнул я. — Хоть телеграмму бы дали.

— Хитровский должен был предупредить.

— Ах, вот что! — больше слов у меня не было.

Я вызвал шоферов, объяснил ситуацию. Они сразу закрутились, хитровато улыбаясь, как коты.

— Перевезти, конечно, можно. Хотя ночь на дворе, бензина нет, масло кончается, МАЗ барахлит… В общем–то, перевезти можно. Все зависит от одного фактора…

— Никаких факторов, — разозлился я вконец, вы и так до хрена получаете, больше всех. Они пошли, ворча, заводить тягачи. Я знал, что теперь будут, сволочи, тянуть резину, ломаться. Я вы шел в ночь и крикнул:

— По двести колов утром выпишу.

Ворчание сменилось радостным гульканьем. Мгновенно заурчали моторы.

Я пошел поднимать кладовщицу. Надо было срочно подготовить еду для животных, хорошо, что у нас оставалось немного мяса и овощей. Будь моя воля, плюнул бы на все и уехал, но в чем виноваты животные? Да и люди не виноваты.

Площадка — небольшой пустырь, которую город отвел мне под гастроли, была зажата между воинской частью, училищем и проезжей дорогой. С громадным трудом (спасибо вымогателям–шоферам) удалось запихнуть второй зверинец. Все сотрудники его оказались слабого пола. Кроме зоотехника Александра Киселева администратор, но пока не приехал.

На другой день явился — не запылился Хитровский. Я ничего не стал ему говорить. А вечером пришла телеграмма от Боканова:

«Хитровскому приступить к своим обязанностям, исполняющим обязанности директора назначаю Киселева». Мне было смешно. Злорадствовать над огорошенным Владиславом не хотелось. Он стал мне уныло безразличен. И из–за того, что власть для него оказалась пагубной, и из–за того, что не послушал советов, в результате сел в лужу. Но главным образом из–за того, что я остро почувствовал, насколько в разных плоскостях живем мы с ним, в тех измерениях, где соприкосновение невозможно.

Я позвонил Бофимову, сообщил ему новости. Он неприлично откровенно порадовался конфузу Хитровского, попросил меня получить за него и жену единовременное пособие — те самые полторы тысячи. Я пообещал. Мне очень хотелось и с него удержать пятьсот рублей, но я подумал, что это ни к чему, так как я могу взять все.

Жизнь в зверинце пошла веселая. Каждый день что–то случалось.

Киселев сдружился с шоферами, они приступили к продолжительному обмыванию его повышения в должности. В промежутках между гульбой доблестный зоотехник с помощью нанятого временно бухгалтера оригинального старичка — копался в бумагах. Первое, что он раскопал, это то, что Хитровский оба своих вагона, которые теперь стояли на фасаде, отремонтировал за счет зверинца. Он принял соломоновское решение установить старый фасад, а деньги с «представителей сладкой ваты» взыскать.

Потом, вечером, ко мне подошел старичок:

— Как вы думаете, партия восстановится?

— Конечно! — сказал я уверенно. — Я свой партбилет не выбрасываю, скоро наша власть вернется.

Бухгалтер засиял.

— Я тоже, — сообщил он доверчиво, — вот мы им всем тогда покажем!

Потом он взял меня за локоть и зашептал, противно, касаясь уха мокрыми губами:

— Киселев нашел там те десять тысяч, которые вы, заплатили за лекарства. Он сомневается.

— В чем сомневается?

— Что эти деньги ушли на лекарство. Он хочет их с вас удержать.

— Хотеть никому не возбраняется, — сказал я.

Наутро Киселев спросил меня про фотографов, которые работали при входе в зверинец:

— Это ваши фотографы?

— Да нет, они сами по себе. Но зверинцу за право работать рядом платят каждый месяц по две тысячи. Я с этих денег шоферам доплачиваю.

— Скоро приедет наш штатный фотограф. Надо, чтоб они убирались.

— Надо — значит надо, — сказал я меланхолично, — уберутся.

После этого я пошел к фотографам и срочно продал им обезьянку.

Эта обезьянка — из породы ямайских макак — не проходила по списку животных зверинца. Она была по дарена туберкулезной лабораторией (тоже дикость, пустить в вольер животное, над которым проводились опыты, потенциальный источник инфекции), жена Бофимова почему–то считала ее своей собственностью. Я ее нахально передал фотографам, потом ко мне прибежал Хитровский, изображая порядочность (в его личной интерпретации), и потребовал отчета.