По мере ее завершения — завершалось нечто во мне самом.

О том, что будет дальше, я не думал. Судя по благосклонному отношению ко мне кооператоров, я мог с уверенностью прожить тут не только до осени. Зимой вагон тоже надо кому–то охранять. А к тому времени искать меня с прежним пылом не будут. По данным УВД, в розыске только по России постоянно более трех сот тысяч человек. Я, конечно, случай особый, и ищут меня особо. Но время — великий лекарь. И чем дальше уходишь в паутину этого времени, тем больше понимаешь относительность всего происходящего.

И, может быть, все рассосется, как рассасывается нарыв, оставляя белесый шрамик. И не откроется дверь, не войдет ко мне злой чечен, русский милиционер или питекантроп, явившийся, как писал Ю. Домбровский, за своим черепом.

А если и откроется она, то не встанет ли на пороге знакомая фигура с лупатыми глазами, сплющенным носом и шрамом на лице?

Что она тогда мне скажет? Что скажет мне он? Что скажу себе я?

Что?..

Квартира Верта

Та–а–ак, думал Верт, стол из кухни я перетащу в большую комнату, поближе к телевизору. Сто лет не смотрел «Голубой огонек». Черт, какой там «огонек» с этой черно–белой рухлядью. Да и принимает он всего четыре программы. Сколько времени, так… еще успею. В предновогодний вечер магазины должны работать допоздна.

Верт наскоро оделся, сунул в карман деньги, наскоро отщипнув их от толстого кирпича Честных Борцов, выскочил в подъезд и ссыпался по лестнице. Он почти мгновенно поймал частника (для которых предновогодняя ночь — год кормит) и отъехал.

Спустя некоторое время дверь в квартире Верта бесшумно открылась. Верт не выключил свет ни в одной комнате, поэтому тайные посетители вели себя очень осторожно. Один из них сжимал в руках странный пистолет, больше похожий на детский пугач с длинным стволом, двое его товарищей тоже были настороже.

Убедившись, что хозяина нет, старший группы спрятал пистолет–пугач и махнул рукой.

Действовали все трое быстро и четко. Они установили высоко по углам всех комнатах малюсенькие приборы, замаскировав их, насколько это было возможно, после чего старший прилепил к внутренней стороне входной двери другой прибор. Он надрезал дерматиновую обшивку двери и в тонюсенькую щель засунул этот приборчик, а щель потом промазал клеевым карандашом.

Все эти непонятные технические операции заняли у них минут десять.

После того, как они вышли, притворив дверь так, что английский замок сам защелкнулся, прошло еще около часа. И вновь дверь бесшумно отворилась.

Вошедший держал у бедра пистолет, который не казался пугачом. Это был крупный армейский пистолет, снаряженный патронами большого калибра.

Убедившись, что хозяин отсутствует, новый гость прошел на кухню и сел на табурет. Его лицо с крупным носом и резкими чертами было абсолютно индифферентно. Он осмотрел частично сервированный стол, взял с блюдца пласт ветчины, понюхал и отправил в рот.

Сидел он вполоборота к основной комнате, так что, войди хозяин в квартиру, он успеет и услышать, и приготовиться. Ему даже не надо вставать с табурета, так как входная дверь кухни по отношению ко второй комнате расположена несколько под углом и он всегда увидит Верта раньше, чем тот его.

А Верт все носился по городу. Уже третий магазин, торгующий электроникой оказался закрытым. Разжиревшие на безропотных московских обывателях торгаши не признавали всемирной традиции 31 декабря — работать допоздна.

Шофер, знай себе, рулил. Ему то что, клиент не бедный, коль за теликом в такое время едет.

Они уже выбрались из микрорайона Свиблово, где Верт снимал очередную квартиру. Ему, совершившему первое убийство и получившему приз кирпичом долларов, экономить деньги на путанее следов не следовало. Да он и не собирался. Он вообще не умел экономить. К тому же Свиблово ему нравилось. Хороший воздух, довольно спокойные люди, около метро сконцентрированы основные магазины, а он и живет в трех шагах от метро, на улице Нансена, в том доме, где на первом этаже книжный склад какого–то издательства. Он все собирался зайти туда, посмотреть книги и поговорить с издателем.

Центр

Мы все ехали и ехали. И я, признаться, не жалел. Приятно было ехать по тесным от машин улицам, стоять в пробках, глазеть на прохожих. Хоть раз в году я мог лицезреть улыбающихся москвичей; обычно народ носил на лицах сосредоточенно–озабоченное выражение, которое могло мгновенно смениться угрюмо–недоверчивым.

Похоже, что год кончается для меня прилично, подумал я. Хоть бы напоследок необычные злоключения обошли стороной…

Где уж там. Что б я, да без неожиданностей…

Мы стояли в пробке на Садовом кольце и рядом с машиной двое охламонов крутили руки девушки. И москвичи, идущие по тротуару, мигом сменяли улыбки на привычную угрюмость, проскальзывая мимо.

Боже, два раза в жизни я попадал в такую ситуацию. Первый раз девушка, которую я освободил, набросилась на меня, как пантера, а очухавшиеся парни ей помогли. Вывод: не влезай в чужие разборки. Но я на собственных ошибках учусь медленно, поэтому несколько лет спустя вновь заступился за девушку, которую лупцевал здоровенный амбал. Амбал действительно оказался здоровенным, меня спасли появившиеся (бывают же чудеса) милиционеры. Избежав от побоев я чуть не угодил на пятнадцать суток, девушка оказалась женой этого амбала и обвинила в свежих синяках меня персонально. Ее можно понять: я уйду, а ей с ним жить. Тогда я зарекся вмешиваться, и вот сейчас я глядел из окна и вспоминал этот зарок. Ты же не хочешь провести Новый год на нарах, — внушал я сам себе, — посмотри, вон сколько людей и все проходят мимо, не будь дураком.

Когда самовнушение почти подействовало, я вдруг обнаружил, что уже стою на тротуаре. «Ты что, очумело?!» — прикрикнул я телу, но оно сделало шаг вперед, провела неплохую подсечку одного из охламонов, отскочило и сообщило мне телепатически: «Не суйся, пока сам не схлопотал!»

Спустя мгновение ни мне ни телу было некуда препираться. Мы только успевали отмахиваться от обеих хулиганов, и пришлось бы нам худо, кабы шофер, испугавшийся за дорогостоящего клиента, не вылез с монтировкой. Действовал он ей сноровисто, пара прохожих, видя такую активность, решили подключиться (еще бы, теперь безопасно), девушка оклималась и вцепилась одному из своих обидчиков в волосы… Короче, повязали мы одного, того, на ком девушка повисла, а второй убежал.

К шапочному разбору явилась и милиция на гуманитарном «форде» с мигалкой. Уволокли бродягу.

Мы стояли, доброжелательно поглядывая друг на друга, отряхиваясь. Я, естественно, предложил девушке транспорт, «а то сейчас в центре такси не поймаешь, а я вас подброшу, я не спешу», мы поблагодарили прохожих помощников, залезли на заднее сидение, но тут дверка спереди распахнулась и какое–то «лицо кавказской национальности» взмолилось:

— Эй, слюшай, да, будь другом, подбрось два метра, да.

— Тьфу! — вздохнул я, — ладно, садитесь.

Двое черных уселись в машину и на ломаном русском объяснили, что им до Детского мира. Я вопросительно посмотрел на водителя. Тот сказал, что крюк небольшой, а недалеко от Детского мира есть магазин телевизоров, который должен работать. Тогда я посмотрел на девушку с тем же вопросом.

— Помогать, так всем, — сказала она, — я не спешу.

То, что она не спешила, было странно: в это время все спешат. Но тогда меня эта странность как–то не зацепила, не обратил я внимание на некоторый алогизм слов.

— Хорошо, сказал я шоферу, поехали.

Мы поехали, я спросил разрешения у девушки и закурил. Я сидел неудобно, в середине, так как товарищ черного оттеснил меня от дверки. Поэтому мне приходилось стряхивать пепел через него, перегибаясь к дверной пепельнице. Но националы на меня не обращали внимания, они оживленно и серьезно «жужжали» на своем горском языке, потом передний вытащил какую–то бумажку, задний наклонился к нему ее рассматривая. Теперь стряхивать пепел мне стало еще трудней и я решил загасить сигарету, потом покурю, когда они сойдут. Тыркая сигаретой я невольно оказался лицом близко к этой бумажке. В неверном свете уличных фонарей разглядеть там что–либо было трудно, но нечто я увидел и это нечто меня насторожило.