Я смаковал кофе и ждал утренних новостей, изредка переключая каналы. Я своими «наперченными» глазами не разглядел, какая кампания приехала.

Но еще до новостей телевизионных меня, как выяснилось, ожидали новости прозаические. Позвонил некто и сообщил, что «заказчики» по просьбе влиятельных лиц меня простили, но я должен вернуть аванс и заплатить неустойку.

— И сколько это теперь у вас будет? — с еврейским акцентом спросил я.

— Не у нас, а у тебя, — ответил мне грубый Некто, не забыв упомянуть о своих сексуальных домогательствах к моим родственникам. — Десять аванса и двадцать неустойки. Срок — до вечера!

— Вы очень любезны, — сказал я без всякого акцента.

Я настроился, было, еще поговорить, но трубку повесили. Пришлось вернуться к телевизору.

Новости сообщили, что при обыске в квартире маньяков в холодильнике обнаружили останки их прошлой жертвы: части тела, нарезанные на куски. Следовательно я спас не только честь девочек, но и жизни. Какой я молодец! Только славы никакой, поганые менты все приписали своим оперативным разработкам. Тот самый опер, что фаловал меня насчет газовика, минут пять распинался, доказывая, что за квартирой уже было установлено наблюдение, что случайный пожар (он сказал: «возгорание дверного проема») чуть не смешал их планы, что девочкам оказана медицинская помощь (дали валерьянки) и здоровье их вне опасности (смазали царапины йодом).

Что ж, не шибко и хотелось… На том свете зачтется. Спишут канцелярские херувимы с меня пару грехов. Что мне с деньгами делать, это гораздо важней? Отдам 30 кусков, останусь без гроша. Не отдам — побьют. Обратиться к Гению?.. Нет, у богатых никогда нельзя ничего просить. Дадут малость и больше к ним не подойдешь. Оставлю Гения на очередной черный день. В принципе, все не так плохо. У меня останется еще несколько деревянных тысяч, квартира оплачена за два месяца вперед, холодильник набит под завязку деликатесами, документы в порядке, здоровье неплохое… Разве что зубы… Эх, уже собирался пару тысяч зеленых на это дело пустить, с хорошим стоматологом договорился… Ладно, столько лет жил с плохими, поживу еще. И в таком разе мне особенно волноваться не стоит. Голова у меня хорошая, в Москве деньги на дороге лежат, неужто не подниму их.

Сегодня получка. Суперважная толстуха Вера Петровна, главбух, покрикивает на рабочих:

— Выдавать вечером буду, после работы. Директор запретил днем выдавать, чтоб не нажрались. Мы, руководители, обладаем привилегированной возможностью получить зарплату на несколько часов раньше. Андросов уже получил и с просветленным лицом отбыл в сторону магазина. Я вожусь в слоновнике, очищаю пол, присыпаю его опилками. Это единственная работа, которая доставляет мне удовольствие. Громадная хулиганка Кинга, в сущности, совершенно беспомощна. Оставь ее ненадолго — грязью зарастет. Это на воле она могла бы помыться, почистить себя мощными струями грязи и гравия из данного ей природой шланга — хобота. А здесь и грязная, и голодная будет. Никто ей во время сена не кинет, нежных веток зеленых, каши, сваренной с вечера на сахаре, не даст. Самое обременительное — питьевая вода. Когда ее приходится таскать издалека, руки у меня к вечеру повисают плетями. Кинга — настоящая водохлебка, 5О литров зараз и так три–четыре раза в день.

— Иваныч, — кричит бухгалтерша, — почему не идете деньги получать? Вечером не дам, вечером я рабочим выдавать буду, и не подходите.

Деньги мне нужны. Ну, что ж, характер выдержал, можно и пойти.

Отношение с Верой Петровной у меня сложные. Она всячески преследует меня за привычку покупать разные хозяйственные товары за наличные. Так как сознание ее сформировалось лет двадцать назад и с тех пор изменениям или развитию не подвергалось, она свято уверена, что хорошую тачку, швабру, лопату или бумагу для пишущей машинки до сих пор можно купить перечислением. То же мнение у нее по поводу приобретения дефицитных медикаментов. Она, кстати, вообще не понимает, зачем это делать: «Раньше не покупали — и все звери здоровы были». И убеждать ее бесполезно. Вера Петровна подсовывает мне ведомость на зарплату, отдельную ведомость по командировочным (часть суммы нашего заработка составляют так называемые колесные и квартирные, хорошая добавка) и с наслаждением сообщает, что удерживает «стольник» за погибших фазанов.

Во время прошлого переезда подружки одной шлюхи–контролерши, уволенной мной за то, что брала с посетителей деньги в обход кассы, открыли засовы дверок в зоовагончике, где в четырех вольерах жили фазаны, а в пятом — две лисы. Естественно, что в дороге от сотрясений дверцы распахнулись. Прибыв на место, вагончик являл следующую картину: в коридорчике были сложены 12 фазанов, аккуратно удушенных, я рядом сидела счастливая лиса. Только единственный серебряный фазан каким–то чудом остался в живых. Он смотрел на это безобразие через металлическую сетку и пытался клюнуть лису. Смелый оказался парень. Я уже писал, что директор — человек умный. Он махом издал приказ, из которого следовало, что в гибели фазанов виноват я, так как содержание хищных животных в одном зоовагоне с птицами запрещено инструкцией. Оно так, но еще месяца не прошло, как я вступил в должность. И столько на меня сразу навалилось всяческой текучки, что просто руки не дошли до птичника.

Но директор — человек умный. Он принял мою вер сию о мести, тем более, что после бегства слонихи к диверсиям своих подчиненных притерпелся (да у него, как я потом узнал, и раньше случалось подобное), и разделил стоимость фазанов между зоотехником Филиппычем, бригадиром Антониной, мной и даже взял одного фазана на себя. А фазаны по балансовой стоимости — «от 250 до 700 долларов». Хорошо, что серебряный не погиб, тот вообще стоил 1500 баксов.

Не то чтоб меня это сторублевое удержание шибко ударило по карману, — злорадство толстухи–главбуха раздражало.

Получив деньги, я тоже направился в магазин. Толь ко не в продуктовый, а в промтоварный, где приобрел за 55 рублей радиолу «Серенада». Пластинки Высоцкого, Окуджавы, Галича у меня уже были, и вечерами мне очень хотелось послушать их песни. Тем более, что жилье мое улучшилось: директор переселил меня в другой, тоже фасадный вагон, где я стал обладателем уют ной комнаты с прихожей, кухней и минимумом мебели, в которой главенствовала деревянная двуспальная кровать с атласным матрасом.

Не успел я подсоединить свою радиолу, как заявился Жора. Укрощение Кинги нас сдружило, и Жора при шел выразить свою симпатию бутылкой «Столичной». Пришлось соорудить закуску. Мы выпили по рюмке, и Жора, удовлетворившись моим объяснением, что я в «завязке», удалился опять же вместе с бутылкой. Я, на конец, подсоединил радиолу, размотал комнатную антенну, поставил пластинку.

«Идет охота на волков, идет охота», — мощно по вел Высоцкий, и в дверь постучали. Это явился за свидетельствовать свое почтение главный администратор. И тоже с бутылкой, но хорошего коньяка. Проводив Андросова, я увеличил звук.

«Я не люблю себя, когда я трушу…». Снова стук. На сей раз ко мне в гости — Филиппыч. Он долго плачется из–за необходимости платить за фазанов, хотя еще два года назад ему надо было перевести лис в другую секцию. У него «Зубровка».

Выпив третью рюмку, я понял, что визиты не прекратятся. Наверняка, на подходе были еще армянский коммерсант с жалобами на несправедливость азербайджанской милиции, соседка по вагончику Тося, Царь, который узнал, что я сидел, и теперь искал встреч, а потом и другие сотрудники.

Я накинул куртку и зарулил в кабинет к шефу. Сутки отгула он мне дал без разговора. Паспорт был в кармане, пригласительные билеты тоже. Уже через час я стал обладателем одиночного номера в «Интуристе» лучшей тольяттинской гостинице. Номер вполне оправдывал репутацию отеля: цветной телевизор, горка с посудой, красивый интерьер и даже биде в туалете. Я принял душ и спустился в вестибюль, зашел в бар. Три выпитых рюмки требовали продолжения. Я по просил бармена смешать мне коктейль и обратился к сидящей рядом девице: