К мистеру Аддисону Нахема внезапно воспылала дикой страстью, что характеризовала кошачью часть ее сложной ментальности. Втайне от меня Нахема проследила за мистером Аддисоном до его дома, а ему удалось увидеть ее, кажется, дважды. Угрозы это также не представляло, но когда я позднее посетил Ред-Хаус, чтобы выполнить единственную опасную часть плана, Нахема, к моему ужасу, увязалась за мной.

Подстрекаемая духом разрушения, иногда овладевающим ею, она не только (в секрете от меня) нарисовала на ящике кошку, но и подложила в него статуэтку Баст!

Преждевременное обнаружение тела сэра Маркуса при аварии в порту помешало осуществлению задуманного во всех мелочах, но о статуэтке я узнал только после того, как в прессу начали просачиваться слухи о ней, и вот тогда я вдруг осознал, в какую попал ловушку и насколько опасно иметь сообщника, подобного Нахеме.

Последовала ссора, и после нее Нахема, опять же под влиянием наихудших черт ее гибридного нрава, открыто явилась к мистеру Аддисону и забрала статуэтку Баст! Она сделала это при обстоятельствах, безнадежно нас скомпрометировавших, ибо безупречный план оказался разрушен, выявив новых подозреваемых и направив полицейское расследование в совершенно неожиданное русло.

Я подумал, что будет разумно немедленно вернуться в Белл-Хаус. За домом во время моих кратких отлучек в Лондон присматривал Кассим, а все подходы к Фрайарз-Парку неусыпно охранялись Хокинсом.

Сейчас можно упомянуть и о подстерегавшей нас в свое время опасности, которую мы успешно избежали. В завещании сэра Бернема имелось некое условие: согласно ему Фрайарз-Парк и доходы от владений принадлежали вдове, но ее кончина вынудила бы меня публично выступить в качестве кредитора по закладной; тем самым, смерть леди Каверли, при наличии живых наследников, шла вразрез с нашими интересами.

Однако, несмотря на все мои старания, обезумевшая от горя женщина скончалась за полгода до первого прибытия сэра Маркуса из России. В последние годы жизни леди Ка-верли была беспомощным инвалидом, и мне не составило труда скрыть факт ее смерти. Мы с Кассимом отнесли ее ночью в семейный склеп, где она сейчас покоится рядом со своим мужем.

Учитывая эти обстоятельства, представьте сами, что я почувствовал, когда практически сразу после преждевременной находки, именуемой в прессе тайной «Оритоги», в Белл-Хаусе появился мистер Аддисон! Он открыто заявил о своем желании увидеть леди Каверли, что не оставило мне выбора. Он стоял в моем кабинете и был так близок к смерти, как не был даже тогда, когда чудом спасся от «L. K.-пара» в «Эбби-Инн»!

Позвольте мне подробнее описать положение. Роковой месяц Сотис, внушавший мне ужас, начался двадцать третьего числа и должен был продлиться еще пять дней с момента нашего знакомства с мистером Аддисоном. Нахема была — и все еще оставалась — «одержимой». Вы поймете, что я имею в виду, употребляя этот термин.

В ночь, предшествовавшую появлению мистера Аддисона, опасаясь, что очередной опрометчивый поступок Нахе-мы приведет меня на виселицу, я шел по звукам собачьего воя вслед за моей протеже. Я обнаружил ее на пути к «Эбби-Инн»!

Как я ее ни улещивал и ни запугивал, она отказалась объяснить свое поведение. Но наконец мне удалось заставить ее вернуться в Белл-Хаус. Приход мистера Аддисона ко мне на следующее утро открыл мне глаза на правду. Я помнил о скандале, связанном с Эдвардом Хайнсом и другим парнем, кажется, Адамсом, и о том, что и сам являюсь в округе предметом сплетен. Поэтому я не мог в столь опасное время рисковать, ожидая, к каким последствиям приведет эта третья интрижка. Я знал, что тут полетит скорее моя голова, чем мистера Аддисона. А новое безумство На-хемы, ее открытый визит в «Эбби-Инн», лишь подтвердило мое мнение.

И вот тогда я совершил свою первую ошибку. Кассим, безъязыкий нубиец, прослуживший мне много лет, когда-то был рабом в большом стамбульском доме. Думаю, вы меня понимаете. Я отдал ему приказ, но мистер Аддисон ловко сыграл на его суевериях, и Кассим провалил дело.

Мое время на исходе. Я расскажу о другой глупости, допущенной мною в ту ночь. Задолго до этих событий возможность выстрелить из пушки с башни Фрайарз-Парка в фасад трактира казалась мне вполне осуществимым опытом.

Не подозревая, что инспектор Гаттон следит за мной, и не зная, что во время моего отсутствия он обнаружил орудие на башне, я положился на свой последний козырь — и проиграл.

Это Кассим заметил, что за Белл-Хаусом наблюдает полиция! Он уже подвел меня однажды. И я отдал ему еще один приказ.

Я почти закончил свою повесть. Мне было не уйти от крушения всех моих надежд, уничтожения всех результатов моих исследований и, наконец, от последней трагедии — гибели всякого следа изысканий, ставших смыслом моей жизни. Я отдавал себе отчет, что за вокзалами и портами установлено наблюдение и мне с моей приметной внешностью не миновать ареста. И я решил попытать счастья, скрывшись на вилле в Лондоне.

Кассим методично поджег Белл-Хаус — и сам сгинул в пламени! Воспользовавшись суетой, произведенной пожаром, мы с Нахемой успешно сбежали через ворота, выходящие на Хейнингемский тракт.

Но, покушаясь на жизнь мистера Аддисона, я не взял в расчет Нахему. Я взрастил чудовище… и это чудовище… погубило меня…

Сиплый голос смолк. Мы с Гаттоном застыли в молчании.

— У меня осталось три минуты… или того меньше, — прошептал Дамар Гриф. — Есть ли у вас вопросы? Я к вашим услугам.

— Где ваша вилла? — вдруг спросил Гаттон.

— Она называется Лорелз-Хаус.

— Лорелз-Хаус! — удивленно вырвалось у меня.

— Именно так, — прошептал евразиец. — Это предпоследний дом на Колледж-роуд! Оттуда я и провел свой заключительный опыт с «L. К.-паром», но результатом стала смерть не мистера Аддисона, а Эрика Каверли…

Гаттон вскочил со стула.

— Вперед, мистер Аддисон! — сказал он. Но Гриф еще тише прошептал:

— Лорелз-Хаус пуст. Нахему обуяла ярость Сотис, и она сбежала. Она жаждет крови. Предупреждаю, она опаснее… чем… бешеные псы. У нее туберкулез… она умрет… еще до снегов. Но пока еще у нее есть время… О Боже!

Он содрогнулся всем телом. Скорчился. На губах выступила пена.

— Хланкуна! — простонал он. — Хланкуна! Она… уколола меня отравленной иглой… два часа… назад…

Он выпрямился в полный рост, хрипло вскрикнул и рухнул на пол — замертво!

Будто оцепенев, мы с Гаттоном стояли и смотрели друг на друга, ни разу не шелохнувшись, как каменные статуи по обеим сторонам длинного худого тела, распластавшегося на полу кабинета. Хищный профиль на фоне красного ковра пугающе напоминал лик Сокара.

Ни один из нас, кажется, пока не был в силах осознать, что расследование завершено, тайны, видевшиеся темными и непостижимыми, раскрыты и весь механизм этого странного преступления перед нами как на ладони. Наверное, только одна мысль владела нами в ту минуту: мы думали, что лежащий на полу перед нами человек, ставший жертвой одного из собственных дьявольских изобретений, не кто иной, как гениальный безумец.

Вряд ли кто узнает, существовал ли его великий труд об обезьянолюдях Абиссинии и еще более великое исследование, посвященное тем, кого он называл психогибридами, на самом деле или лишь в его воспаленном воображении. Однако мы не сомневались в одном: доктор Дамар Гриф был гением, доведенным до сумасшествия своей преданностью науке.

Все произошедшее казалось дичайшей выдумкой, и на какое-то миг, усомнившись в реальности существования исследований евразийца, я засомневался в подлинности собственных ощущений и всерьез вопрошал себя, были ли горящие сатанинским огнем зеленые глаза одержимой женщины-кошки, преследовавшие меня во время разыгравшейся фантасмагории, более реальны, чем все иные странности, о которых поведал нам беспринципный ученый.

Гаттон, видимо, думал о том же — что подтвердилось, когда он, словно очнувшись ото сна, произнес: