— Так же, как и мистер Эдвард, — продолжил рассказчик, — молодой Гарри Адамс не проронил ни слова о том, что с ним произошло. Но когда его увидал мистер Эдвард, всего пластырем заклеенного, захохотал так, что чуть кружки с крючков не посваливались, точно-точно. Ежели б он знал, что и его черед не за горами!

Я опять заинтересовался историей.

— А в случае, хм, мистера Адамса, — сказал я, — вы так и не узнали подробностей?

— Не узнали, — ответил Мартин. — Время вышло, джентльмены.

— Ага, — произнес Хокинс и поднялся. — Время вышло. Ну, доброй ночи, сэр. Доброй ночи, Мартин.

— Доброй ночи.

Хокинс направился к двери и уже был на пороге, когда я вспомнил, о чем хотел спросить раньше, но все откладывал, ожидая удобного момента.

— Вы говорили о подарке или сувенире, который лондонская дама оставила мистеру Хайнсу, — напомнил я. — По-моему, вы упомянули, что он вам его показывал. Меня чрезвычайно увлекла ваша история. Не могу ли поинтересоваться, что это было?

— Угу, конечно, — ответил Хокинс, замерший с винтовкой на плече в тени дверного проема — вид у него, как мне показалось, был весьма устрашающий. — Приносил он подарочек, точно-точно. Все его видали. Всем и каждому похвастался, правда-правда. Ежели б мне такое вручили, я б им точно похваляться так не стал.

— Так что это было?

— Ну, фигурка махонькая… он говорил, что золотая, но я-то смекнул, что из латуни. Страшенная, но он-то собирался ее к часам на цепочку приладить. Доброй ночи, сэр.

Он повернулся и почти ушел, но я окликнул его:

— Что за фигурка?

Из темноты донесся ответ:

— Вроде кошка, сэр.

Я слушал, как его странный смех с каждым шагом становится все тише.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Около получаса я простоял у открытого окна, глядя вдаль, туда, где за омытым луной склоном, над кромкой леса бледным призраком высилась башня. Трактирщик сообщил мне, что из окна я смогу увидеть один лишь Фрайарз-Парк, и пока я смотрел на торчащую над кронами постройку, в голове моей кружились тысячи странных мыслей.

Сейчас, когда жители разбрелись по своим раскиданным по деревне домам, необычное ощущение заброшенности, посетившее меня в минуту прибытия сюда, вернулось с удвоенной силой. Ни зверь, ни птица не нарушали тишину. С тех пор, как Мартин прошел мимо моей комнаты и, тяжело топая, поднялся к себе в спальню, не раздалось ни звука, разве что приглушенно тикали напольные часы в коридоре за дверью. Их мерное постукивание, раздающееся среди гробового молчания, плавно вошло в мои раздумья, напомнив о часах на камине в той страшной комнате Ред-Хауса.

Передо мной развернулась обширная панорама, и в чистом деревенском воздухе я с легкостью мог рассмотреть башню Фрайарз-Парка, хотя в действительности поместье было по меньшей мере в двух милях отсюда. Я не мог видеть, где проходит граница между парком и лесом, однако с любопытством вглядывался в пейзаж, и воображение само дорисовывало подробности, скрытые от меня расстоянием.

Я подумал, что завтра придется искать какой-то способ попасть в этот дом среди деревьев. Если честно, то мне так не терпелось проникнуть в тайну в надежде найти нечто новое, способное снять вину с Каверли, что будь час не столь поздним для визита, я бы незамедлительно тем же вечером направился в поместье.

Тем не менее, мое бездействие все же принесло плоды. Я видел человека с глубокими царапинами, а Хокинс поведал мне кое-что особенное о нем. Теперь я стоял у окна и, если можно так выразиться, впитывал в себя уединенность края, и мысли мои в сотый раз вернулись к рассказу егеря о том, что стряслось с двумя сельскими возмутителями спокойствия. Не скрою, последние слова Хокинса, которым он сам не придал никакого значения, оживили во мне надежду, едва теплившуюся в душе, когда я только приехал сюда.

Не исключая, что памятный сувенир в виде «вроде бы кошки» в ходе расследования окажется не уликой, а лишь обманкой, я предпочитал думать, что судьба или проницательный ум инспектора Гаттона послали меня в этот тихий уголок не напрасно, и строил большие планы на «лондонскую даму». Мне и вправду казалось, что существует не одно, а несколько направлений поиска, требующих внимания, то есть больше, чем я надеялся обнаружить за то краткое время, что у меня имелось. Но если не считать намерения наутро первым делом посетить Фрайарз-Парк, я смутно представлял, что следует предпринять дальше.

Решив, что утро вечера мудренее, я вскоре отправился спать. Помню, как задул свечу, оставленную горничной, и вдруг подумал, что луна нынче очень яркая; можно было без особых трудностей читать что-то напечатанное даже не слишком крупным шрифтом.

Я проспал по меньшей мере два часа, но сон мой был беспокоен из-за безумных и причудливых видений. Меня окружали жуткие существа, их становилось все больше, они казались все опаснее, но проснулся я не от этого: кульминацией кошмара, заставившей меня вдруг очнуться в холодном поту, стали два огромных зеленых глаза, неотрывно смотрящих завораживающим, гипнотическим взглядом, злой власти которого я сопротивлялся, собрав в кулак всю силу воли.

Как в тумане, я едва различал тело обладательницы этих невообразимых глаз. Стройное и гибкое, оно напоминало тело то человека, то зверя. На какое-то мгновение оно обретало черты, присущие женщине, но потом ужасные глаза вновь смотрели откуда-то снизу, от самой земли, и я различал силуэт затаившегося хищника. Этот пугающий призрак, казалось, подкрадывался ко мне — ближе и ближе, а когда он приготовился к прыжку, я, как уже упоминал ранее, проснулся и сел на кровати.

Я тут же понял, что послужило причиной моих кошмаров: когда я спал, лунный свет падал мне прямо на лицо. Я заметил еще кое-что, но постарался убедить себя, что это всего лишь последствие неприятных видений: в открытом окне промелькнула гибкая фигура — плод моего воображения, как я тогда подумал, задержавшийся на мгновение клочок отступающего сна.

Убедив себя в этом, я не стал подниматься и проверять свои заключения, тем более что на улице не раздавалось ни звука, позволявшего хотя бы на миг предположить, что ускользнувшая фигура была реальна. Однако повторно заснуть мне не удалось, и я почти час проворочался с боку на бок, прислушиваясь к тиканью часов в коридоре и беспрерывно вспоминая накрытый ужин в безлюдной комнате РедХауса.

Так я и лежал, когда внезапно осознал, что, во-первых, воют собаки, а во-вторых, кто-то тихо разговаривает неподалеку. Вслушавшись, я вроде бы разобрал, что говорят двое — мужчина и женщина. Я тут же пришел к логичному выводу, что, возможно, в «Эбби-Инн» не сплю не только я, но чуть погодя понял, что голоса долетают до меня не из трактира, а с улицы.

Наконец, любопытство одержало верх над решением не вставать. Я не знал точного времени, но полагал, что рассвет близок и, естественно, задался вопросом, кто мог беседовать под моим окном в такой час. Я тихо выскользнул из постели и крадучись пересек комнату, стараясь держаться в тени. Проявив некоторую находчивость, я смог оглядеть дорогу перед дверями трактира.

Поначалу мне не удавалось определить, откуда слышится этот негромкий разговор, но, всмотревшись в темноту под высоким деревом прямо напротив окна, я различил два силуэта. Где-то поблизости надрывно завывал пес.

Долгое время я видел лишь силуэты говорящих и слышал невнятную речь, только однажды разобрав какие-то обрывки фразы. Ночь выдалась ясная; луна светила ярко, как в тропиках, заставляя предметы отбрасывать темные и четко очерченные тени, что придавало пейзажу особую глубину, а мне почему-то напомнило картину Вирца[18].

Как я понял, собеседники негромко спорили о чем-то. Я едва различал женский голос, но что-то в нем пробудило во мне смутные воспоминания. Он определенно принадлежал девушке, тогда как мужчина говорил с иностранным акцентом и был давно не юн. Не знаю почему, но подспудно я продолжал думать о Вирце, наделив едва различимых в темноте собеседников личностями. Мужчина стал Асмодеем, хозяином ведьмовского шабаша, а девушку я представил «молодой колдуньей», будто сошедшей с полотна странного бельгийского гения.