Арбузов беспомощно взглянул на Воздвиженского.

Тот понял его:

— Да, я сейчас пойду туда.

Идти оказалось недалеко. «Это не они…» — ухмыльнулся про себя Воздвиженский, повторяя слова Гришки. — А кто же?»

Группу в серых форменных плащах Вадим Федорович увидел возле большого нового дома, похожего на тот, где жил Арбузов. Высокий немолодой полковник резко обернулся к нему.

— В чем дело? Кто вы? Что вам здесь нужно?

Вадим Федорович представился и хотел было выразить готовность помогать, но полковник оборвал его:

— Адвокаты пока к следствию не допущены. Если вам нечего сообщить по факту, не мешайте.

Дама-майор оказалась любезнее:

— Я вам советую пройти в салон, мы скоро там будем.

Неторопливо удаляясь, Вадим Федорович слышал, как полковник сказал:

— Черт знает что! Убили, считай, средь «бела дня»… Люди в это время в кино сидят, «телек» смотрят…

В ателье уже находились какие-то совершенно незнакомые Воздвиженскому люди. Их опрашивал молодой капитан яркой наружности, про таких, подумал Воздвиженский, обычно говорят — «столичная штучка». Олега Александровича Воздвиженский обнаружил в кабинете Ламко — он стал явно спокойнее и будто увереннее,

— Вы, часом, не выпили?

— Добавил психотропных. Если желаете, Гриша даст. Очень влияет в положительную сторону.

— С вами уже был разговор?

— Мадам майор поинтересовалась, были ли на Галине Алексеевне серьги, — он пожал плечами. — А я откуда знаю? Никогда не обращал внимания на бабьи цацки.

— Что еще спрашивала?

— Что было вчера, когда, куда, кто, с кем… Были ли у нее враги и сколько. Где муж, был ли любовник. А я почем знаю?

— Про пожар не спрашивали?

— Нет.

— Значит, никто еще не проболтался. И вы молчите. Остальных я предупрежу.

Вошла Бойцова. Сказала с горькой усмешкой:

— Нет, товарищи, вы как хотите, а я подаю заявление. Слышите, Олег Александрович, я заявление подам. Мне моя жизнь еще дорога. А свои пятьсот я заработаю… Индивидуально-трудовой займусь. Еще вам, членам правления, можно рисковать, за ваши-то миллионы или тысячи. А нам, простым наемникам…

— Ладно, ладно… — Проворчал Арбузов, — и вы не обижены. А про индивидуальную спроси Тоню, она расскажет, какая это радость. А заявление пиши, пиши…

— Сберкнижку Галину надо, наверное, им отдать, она тут, в столе должна быть… — Нина выдвинула ящичек стола и достала сберкнижку.

Арбузов долго, изучающе рассматривал голубоватые листочки. Сказал:

— А ведь ее ограбили. Товарищи, ее ограбили… — Он явно обрадовался.

— На каком основании вы делаете подобное заявление? — Раздался с порога четкий голос. В дверях кабинета стоял тот самый высокий полковник с тяжелой челюстью и недоверчивыми глазами. Полковник тер свою челюсть, словно у него болели передние зубы.

— Вы руководитель группы полковник Быков? — Вальяжно осведомился Арбузов, не торопясь отвечать. — Будем знакомы. Я председа…

— Я вас знаю, Олег Александрович. Почему вы считаете, что Ламко была ограблена?

— Потому что вчера она получила жалованье. Оно у Галины Алексеевны немалое, она всегда клала деньги на книжку. А вчера этого не сделала, ведь сберкасса была закрыта, воскресенье. Если деньги не в сейфе, а их там нет, значит, она взяла их с собой.

— Сколько точно было выдано Ламко?

— Мы с вами, товарищ полковник, должны, наверное, поговорить о многом. Но прежде я сделаю заявление, — Арбузов сказал повелительно, — я попрошу оставить нас с полковником наедине.

Воздвиженский поразился неожиданной прыти барина. Видно, Гришка накачал его не только таблетками, но и идеями.

— Я должен сделать заявление, — повторил Арбузов, когда дверь закрылась. — Итак. Кончина Ламко не может находиться ни в какой связи с деятельностью нашего предприятия. Наши люди здесь ни при чем, как бы ни складывались их отношения с покойной. И я, как глава правления кооператива, буду протестовать, если вы вмешаетесь в наши цеховые дела. Независимость кооператива я буду отстаивать до конца.

— Я обязательно вмешаюсь в ваши цеховые дела, это моя обязанность. Независимость вашего кооператива тут вообще ни при чем. Итак, сколько денег получила Ламко? Сколько могло быть при ней?

— Тысяча семьсот рублей. Вы принимаете мое заявление?

— Я попрошу вас дать собственноручные показания. Когда вы видели Ламко последний раз, о чем говорили с ней, какие сообщения она сделала при этом? Опишите также характер ваших личных отношений. С какого времени она в кооперативе, почему, как… Все понятно? Бумагу дать или у вас есть?

— Одну минуту, — не унялся Арбузов. — Я хочу еще раз подчеркнуть, кооператив и убийство прошу не смешивать. Мы следим за кадрами. Уголовников среди нас вы не найдете. Мы обязаны выполнить огромную социальную задачу: помимо насыщения рынка товарами, мы обязаны сделать все, чтобы преодолеть в обществе недоверие к нам как к социально-экономическому базису, показать, что кооператив — это будущее нашей экономики…

— Извините, мне нужны показания, а не тезисы вашего доклада в клубе кооператоров. Надеюсь, мое присутствие не помешает?

Арбузов писал, предельно осторожничая. Но решил все-таки сам написать о своей последней ссоре с Ламко, пока кто-то из доброхотов не заявил о ней.

Быков даже не посмотрел, что сочинил Арбузов. Забрал показания и сухо процедил:

— Вы свободны…

Олег Александрович и впрямь почувствовал себя свободным человеком, впервые в жизни по-настоящему оценив, что это за дар — личная свобода… Он вышел в приемную. За столом, где обычно оформлялись заказы, молодой капитан записывал показания Нины Бойцовой. Быков читал книгу регистрации заказов. Майор Левченко с чисто женским любопытством рассматривала модели.

— Нравится, Валентина Михайловна? Заходите. Мы оденем вас, как английскую королеву.

Левченко внимательно посмотрела в его лицо — он даже смутился немного от ее прямого, пронизывающего взгляда.

— У меня доход несколько ниже, чем у ее величества, — сказала Левченко и отошла. Арбузов снова почувствовал себя неважно. Как утром.

И вдруг с шумом распахнулась входная дверь. В салон вбежала высокая, немного грузная женщина. Она остановилась и обратилась к Левченко:

— Моя фамилия Городницкая. Я вам сейчас все объясню. Нас с Галиной Алексеевной перепутали. Убить должны были меня.

И тут Арбузов увидел, что на женщине точно такой же плащ, какой носила последнее время Ламко.

Быков резко захлопнул толстую книгу учета заказов.

— Кто, кто вам грозил? — Его вопрос прозвучал взволнованно. Воздвиженский даже вздрогнул от такой неподходящей для профессионала искренности.

— Я, живу в постоянном страхе, — заговорила Городницкая, — Вот уже почти полгода. Мой сын отлежал в больнице, у меня убили собаку, и буквально три дня назад, когда мы с Галиной Алексеевной встретились тут неподалеку, они прошли мимо нас и один сказал: «Убить их обеих и спалить…» А позавчера они сказали мне: «Обратитесь в милицию — проститесь с жизнью». Пойдемте, прошу вас, в наш двор. Только там вы поймете, когда все увидите собственными глазами.

Женщина смотрела на полковника моляще, что-то жалкое было во всем ее облике.

— Кто вам грозит? Почему вы не называете этих людей? Вы знаете их имена, фамилии? — участливо расспрашивал Быков.

— Это всего лишь ватага подростков. Не надо смеяться. Они способны на все, — вымученно ответила она.

Городницкая увела за собой Быкова и Левченко. Потом, закончив писать показания Бойцовой, ушел из ателье и капитан Сиволодский.

— Вставной концертный номер, — вдруг сказал Воздвиженский. — Такого в жизни не бывает.

Гриша Горохов пристально посмотрел на Воздвиженского, усмехнулся и тоже вышел.

Воздвиженский пошел в цех, откуда просматривался двор соседнего дома. Он увидел, что Быков, Левченко и Городницкая стоят посреди прекрасно оборудованной детской площадки. Городницкая, жестикулируя, указывала на окна то одного, то другого дома, что-то рассказывала. Воздвиженский отметил, что двор замкнут и похож на треугольник, образованный двумя домами послевоенной постройки и одним новым. Ничего необычного. Таких дворов в Москве миллион. Что ж за страсти могли тут разбушеваться, искренне недоумевал он.