— Но в вашей квартире было тихо, все готовились ко сну.

— Это точно.

— И тем не менее вы только видели, но не слышали, как в немом кино.

— Я, товарищ полковник, недолго и смотрел. Так, глянул, — старик опустил глаза, — глянул, ребятня дерется, и все. Подумал, дело молодое… Я с четырнадцати лет… Ну, обязательно, чтоб ясно было, кому перед девками гоголем ходить, кому валенок валять… Мы-то, бывало, не до смертоубийства, а так, до первой крови… И про этих подумал — ребятня… А что они женщину убивали, это я только третьего дня сообразил.

— Темно было, когда подростки драку затеяли?

— Темно, товарищ полковник.

— И поэтому вы особенно хорошо должны были рассмотреть молодого человека в белом костюме. Вы обратили на него внимание?

Старик чего-то явно испугался:

— В белом костюме? Это какой же? У нас во дворе таких нет… Не было никого в белом, не было… Темно же было…

— Да, Константин Григорьевич, фонарь-то на углу не светил. И если вы в темноте не заметили белое, то… — Быков покачал головой. — Хорошее у вас зрение, на зависть, как вы смогли разглядеть убийство с пятого этажа в кромешной темноте.

— А что? — Быков видел, старика «заело». — На глаза не жалуюсь. Я ценники с конца очереди вижу. А убийства, говорю, не видал, что да, то да. Что женщину убили, что не сами по себе допризывники дрались, меня один человек надоумил. Только он был не в белом костюме, — с опаской, пока Быкову не слишком понятной, подчеркнул Акимов. — Это кто-то из ваших со мной говорил. Он мне так и сказал: некрасиво получается, что вы, ветеран, фронтовик, за справедливость не деретесь, не хотите, чтоб нашли убийц, молчите… Вот я и стал говорить. А то я промолчу, другой промолчит, что ж получится?

— Пристыдил вас, значит, этот человек. Что за человек-то? Прежде видели его? Какой он? Молодой? Старый?

— Молодой мужчина. Видно, самостоятельный. Книжка у него была. Прежде не встречались. Он сидел на скамеечке под сиренью. И я сел. Мне бутылки надо было сдать, только я рано вышел. Изжога, помню, мучила, я и пошел на воздух. Слово за слово… Ну, и вышло, что убили, значит, что видеть я был должен…

— Этот мужчина вам сказал, что женщину убили подростки? Он на этом настаивал?

— Зачем ему настаивать? Про это все говорили на Победу.

— И все-таки вы видели или нет?

— Прямо так не видел — Акимов опять засмущался. — Но ведь кто-то должен сказать, чтоб с мертвой точки дело сдвинуть, все ж боятся. А мне что?.. Я никого уже не боюсь. Я подумал и решил, что раз надо, раз человек этот мне советует, надо помочь. Я так подумал, он из ваших…

— А вы не подумали, что даете ложные показания?

— Какие ж ложные? Убили женщину, портниху? Убили. Подростки дрались? Дрались.

— Они дрались у школы, Константин Григорьевич, часом раньше, и вы не могли эту драку видеть, из вашего окна не видна школа, там, во дворе, и дрались ребята из ПТУ, а вовсе не из вашего двора.

— Да какая мне разница… Мне человек сказал, помогите… Надо. — Лицо у Акимова было и виноватое, и раздраженное, ну явно попал впросак, умысла, видно, не имел, так Быкову все больше казалось, а вот был ли умысел у того, кто так настойчиво давал ему совет помочь милиции? — Я думал, парень из органов, он знает, что советовать. И прямо отправил меня к участковому. Он как раз шел по нашему двору с какими-то еще милиционерами. Еще женщина была, училка бывшая, у нее мой внук учился в первом классе… За погоны теперь получает… Ну, я к ним.

Быков разложил перед Акимовым несколько фотографий. Это были фотографии молодых сотрудников «Эллады». В конце концов если уж кому и выгодно проводить дезинформацию, то кооперативу. Так посчитал Быков. Сбоку он выложил фоторобот, составленный со слов Лены Фроловой, про который Ира Ломакина сообщила, что «сделали клево, только на живого не похож…» — не опознала Ира парня в белом, но, увы, она и не рассмотрела его в темном переулке, где не горел фонарь. Что-то там зацепили в проводах, когда иллюминацию развешивали, — это пояснили в райэнерго.

Акимов с любопытством поглядел на фоторобот, но отодвинул его в сторону и начал перебирать фотографии.

— А вот он. — Старик протянул Быкову фотографию Григория Борисовича Горохова.

— Этот человек вам не предлагал денег? Может быть, предлагал пойти выпить?

Темное лицо Акимова стало бордовым. Он покраснел и так посмотрел на полковника, что Быкову стало не по себе — обидел старика.

— Как вы расстались?

— Как сейчас с вами расстанусь, — проворчал Акимов. — Встану и пойду. И тогда я встал и пошел. Акимов не продается… Акимов всегда за власть. Ну, ошибся. Думал, власти, милиции так нужно. Ошибся…

Когда Акимов ушел, недовольно сопя, Вячеслав Иванович распорядился вызвать к нему Горохова. И пошел к Левченко — она допрашивала Никонову, фининспектора. Быков решил, пусть они поговорят с глазу на глаз. Уж слишком деликатная тема…

Разбираясь в обстоятельствах, при которых в феврале впервые Никонова допустила то, что сама называла «оплошностью», а подполковник Абашкин «должностным преступлением», хотя Быков и прокурор пока усматривали только халатность, Вячеслав Иванович установил, что в феврале дочь Никоновой находилась на лечении в подмосковном детском санатории. Первой мыслью было, что в тот период Никонова особенно остро нуждалась в деньгах. И, вероятно, взяла первую взятку, за которой, конечно, последовали другие, оплачивающие каждую инспекторскую небрежность. Но вскоре выявился любопытный факт. Никонова, как утверждали сотрудники санатория, посещала свою дочь каждую субботу. И вот в одну из суббот в конце февраля недалеко от санатория в редком перелеске произошло то ли избиение, то ли изнасилование. Пострадавший найден не был, о происшествии никто не заявил. Милиция обнаружила следы крови на снегу и пуговицу от женского пальто. И то случайно. Гаишник на мотоцикле ехал.

Пожар в «Афродите» произошел в тот же день. Связав два эти факта, Быков предположил, что дело вовсе не в банальной взятке. Обеих женщин, и Никонову, и Ламко, очевидно, запугивали, как теперь говорят, «заламывали»… Никонова сломалась, Галина Алексеевна в те дни устояла… Но пока это было только предположение. Быков искал подтверждений. Левченко должна была спросить Никонову напрямик: изнасиловали ли вас, Татьяна Ивановна, в субботу 21 февраля, когда вы вышли из ворот санатория, опоздали на автобус и шли на станцию пешком? От такого вопроса, содержащего практически всю необходимую следствию информацию, не уйти…

С Никоновой Быков не встретился. Левченко уже отпустила ее.

— Ну, что?

— «Это были вы или не вы?» — спросила я ее, когда отмолчалась в ответ на мой развернутый вопрос. И она так ответила «Не я», что все стало ясно. Но в ближайшее время показаний мы от нее не добьемся. А второй смысл, интонации, проникновенный взгляд, брошенный при этих словах, к делу не пришьешь. Если возьмем банду, если она убедится, что больше ей никто не угрожает, ни ей, ни, главное, дочери, эти же гады всегда шантажируют ребенком, конечно, и ее шантажировали, тогда, конечно, она покажет на своих оскорбителей. И получается замкнутый круг. Эх, жаль, что сотрудники райотдела, которые обследовали место происшествия, куда-то задевали ту пуговицу…

Быков сел на подоконник.

— В принципе, — сказал, глядя в окно, — мне уже ясно, за что могли убить Ламко. Я знаю силу, которая послала убийцу. Но мне нужно знать, кто убил. Кто поднял руку?

Левченко с удивлением и любопытством посмотрела на своего руководителя. Какую же информацию он добыл? Пока, с ее точки зрения, ситуация довольно мутная…

Воздвиженский поджидал Никонову возле дома, где она жила. Увидел ее издали. Она понуро шла, руку оттягивала сумка с продуктами. Воздвиженский подошел, поздоровался, взял сумку… и удивился затравленному, перепуганному, даже мертвенному взгляду Татьяны Ивановны.

— Что с вами?

— Зачем… зачем… вы… пришли?.. — судорожно сорвалось с побелевших губ женщины.