— Я ничего не хочу слушать, — испугался Воздвиженский. — Понимаете? Мне не надо этого знать! И если сейчас я ваш друг, то это не значит, что мы останемся…

— Не зарекайтесь, Вадим Федорович, не зарекайтесь… Кстати, рвать со мной просто глупо.

Под золотой лапкой, удерживающей в серьге камень, эксперты обнаружили ворс белой суровой нити типа «джинс». Теперь можно с достаточной определенностью допустить, что все тот же «мальчик в белом», шантажировавший Лену Фролову, причастен к убийству ее отца и, возможно, к убийству Ламко.

— Нам дали два «адреса», — рассуждал Быков. — Серьги указывают, что дело касается Ламко. На что указывает записка? Какое отношение к Ламко, Фролову, к «Элладе» имеет школа № 122, телефон которой тут записан? — И тогда Быков вернулся к части свидетельских показаний, касающихся телефонных разговоров Ламко с неизвестным мужчиной, с которым она сначала вела себя весьма грубо, но потом согласилась пообедать в ресторане — не то в «Бухаресте», не то в «Будапеште».

Антонина Васильевна Горохова настаивала, что и разговор, и встреча в ресторане у Галины Алексеевны могли быть только с ее бывшим мужем, с Кимом Малышевым. А Малышев заявил, что бывшую жену видел последний раз в конце апреля.

Полковник Быков направил Левченко в рестораны, а также в школу № 122. Левченко эта работа не улыбалась, она не слишком любила искать иголку в стоге сена, но, подумав об участи капитана Сиволодского, засевшего за изучение возможных связей целого круга подозреваемых с миром организованной преступности, решила, что ей досталось задание куда конкретнее.

У Сиволодского еще мало что вырисовывалось. Городницкую он исключил из списка подозреваемых практически сразу. Жена крупного функционера, не работает лет двенадцать, занята домом и собой, связи чрезвычайно ограниченные и все на виду. Хотя мысль, что род деятельности мужа Городницкой мог вызвать интерес мафии, Сиволодского не покидала. Так же легко из списка подозреваемых исключились Воздвиженский, старик Акимов, Фролова, Бойцова, Никонова. Остались Арбузов и Горохов. Задумываясь над переплетениями их судеб с судьбами всех, кто оказался с ними связан общим делом, Сиволодский то и дело спрашивал себя, а не была ли связана с мафией сама Ламко?

Узнав, что Левченко отправляется по ресторанам искать спутника Галины Алексеевны, Сиволодский попросил ее захватить с собой фотографии пока гуляющих на свободе, но уже известных органам «деловых людей». Они ведь почему неуязвимы, потому что сами в конкретном уголовном преступлении никогда не участвуют.

А вообще, дни шли, ничего не прояснялось — плохо работалось группе полковника Быкова. Гибель Фролова точно почву из-под ног выбила, уверенности в себе лишила. Ведь могли бы и предусмотреть, и предотвратить…

В «Бухаресте» Ламко не опознали.

Метрдотель «Будапешта» собрала в своем кабинете официантов, работавших в зале 8 мая с 14 до 22 часов. Фотография Ламко переходила из рук в руки, пока пожилой с элегантной седой шевелюрой официант не сказал:

— Андрей, а ведь это твоя клиентка.

Молодой человек, к которому обратился старший коллега, пожал плечами:

— Не помню… Я в лица не заглядываю.

— А я ее запомнил, — заговорил пожилой. — У нас в зале нельзя курить. Она же то и дело вытаскивала сигарету, причем не из пачки, а прямо из сумочки, которая лежала у нее на коленях, прикуривала и тут же поспешно гасила ее. И так несколько раз. Видимо, она сильно нервничала.

— Она было одна?

— Не знаю. Андрей, вспомни.

Молодой человек привычным жестом тронул фатоватые усики, еще раз взглянул на фотографию Ламко и сказал:

— У меня пустых мест не бывает. За столом сидело четверо. А вообще, да, это она. Насчет курева Альберт Альбертович тонко заметил, я даже делал ей замечание, — Андрей покосился на метрдотеля, — и запрещающую табличку на стол поставил, чтобы видела. Думаю, с ней никого не было. Во всяком случае, расплачивалась она сама.

— За сколько обедов она платила? — вмешалась метрдотель, — За один или за два?

— Я что, заказ помню? — поморщился Андрей, — Скажите спасибо, дамочку не забыл…

— Мы сейчас посмотрим копии счетов, товарищ майор, — успокаивающе сказала метрдотель, — и все станет ясно.

Пересмотрели счета за 8 мая. Выяснилось, что никто в тот день в ресторане не обедал в одиночестве.

После этого Левченко показала фотографии сотрудников «Эллады», Малышева, фоторобот «мальчика в белом», и те снимки, которые передал ей Сиволодский. Официанты и метрдотель внимательно всматривались в разные, непохожие лица. Метрдотель взяла в руки одну из фотографий:

— Вот этого товарища я запомнила. Уходя, он купил с лотка две плитки импортного шоколада, знаете, мы столик возим по залу.

Это была фотография Воздвиженского.

— Точно, точно, он, — словно уговаривала она Левченко. — Бородка, лицо благостное, немолодой, одет шикарно…

«Воздвиженский обычно одет так себе, — подумала Левченко. — Странно…»

— А что вы скажете? — спросила она молодого официанта. — Сидел этот человек за вашим столиком? Что скажете вы, Альберт Альбертович?

Молодой официант кивнул:

— По-моему, действительно, этот клиент сидел за моим столом рядом с этой женщиной,

Альберт Альбертович ответить что-то определенное не мог, поскольку предполагаемого спутника Ламко видел только со спины, но подтвердил, что пиджак сидел на нем идеально.

Вызвали буфетчицу. И та опознала Воздвиженского.

Левченко недоумевала. Воздвиженский по показаниям всего коллектива «Эллады» целый день был на службе, не выходил из здания. Все время был на месте. Обедал со всеми, привозят же еду в кооператив из пиццерии. Никаких намеков на его отношения с Ламко нет. Еще раз проверить? Или сразу искать человека средних лет, с бородкой, внешне похожего на юриста «Эллады»?

Вера попросила пить. Гриша только что задремал, поэтому нехотя вылез из-под одеяла. Они поздно вернулись с третьеразрядного концерта, организованного ее папашей совместно с какой-то западной фирмой. Никакого смысла в выступлениях этих ободранных, немытых и нечесаных рок-мэнов с сиплыми голосами Гриша не нашел. И удовольствия от музыки не испытал. Так, одна спесь на сцене — наша молодежь, мол, теперь развлекается на высокозападном уровне цивилизации. Впрочем, дураков много, коль Максу удается на этом безобразии делать деньгу и валюту. И как только могло Вере понравиться? А говорила, у нее абсолютный слух, ее в детстве музыке учили!

Кажется, в холодильнике есть яблочный сок. Придется подержать бутылку под краном с горячей водой. У Веры и так часто садится голос. Фарингит — профессиональная болезнь учителей. А она ведь нетерпелива, наверное, здорово орет на своих второклашек.

Оставив бутылку в мойке, Гриша полез за чашкой. И удивился. Посуда стояла в навесном шкафчике совсем не так, как он привык. Он начал придирчиво осматриваться. Беспорядка не было, но это был не тот порядок, который он наводил сам, собственными руками. Сердце екнуло, и Гриша решил осмотреть все. Он открывал шкафчик за шкафчиком, ящик за ящиком. Совершенно очевидно — лазали. Вере его хозяйство до фонаря, она своим-то не занимается. Ждет, когда придет мать или Гришенька и перемоют всю посуду и полы. Вот эта коробка итальянских спагетти стояла по-другому, другим рисунком к дверце. Гриша помнил преотлично.

Очень не хотел тревожить Веру, но пришлось в комнате зажечь люстру. Вера заворчала, зарываясь лицом в подушку. Он и забыл, что она просила воды. Разозлился — не надо было жрать в антракте дурной бутерброд со старой чавычой. Он ей говорил… Не голодная, авось, приехала в спорткомплекс из приличного кафе. Но надо же отметиться, устойчивая жлобская привычка — быть на концерте и не зайти в буфет!

Да, да и книги трогали. И хрустальную посуду, Верин подарок на новоселье… Воры или менты? Дрожащими руками Гриша выдвинул ящик, где лежали деньги и адрес. Конверт оказался на месте. Не воры… Менты. Вот уж воистину: промедление смерти подобно. Любое промедление. Что теперь делать? Деньги надо поменять. Они ж наверняка записали номера купюр. Плохо, что видели адрес Малышева. А может, внимания не обратили? Лежит бумажка, и лежит… Им же главное — бабки, если по логике… И еще, если рассуждать логично: ведь узри они адрес, тут же бы носом ткнули на допросе.