— Нет, — соврал Воздвиженский. Он молчал и думал, где и как он засветился перед этим молокососом. Как же это он так, старый пень, оплошал?.. Ах, как досадно!.. А ведь этот… эта сволочь завтра же пойдет и скажет Арбузову, что Воздвиженский работает против их команды, против вас, Олег Александрович… И все. Где гарантия, что удастся избежать судьбы Галины? Не уносить же ноги из Москвы…

Чернов словно прочел его мысли:

— Знаете, почему я до сих пор не пожаловался, а если хотите, не донес на вас Олегу Александровичу? Да потому, что вы не одного меня норовите потрошить. Если вы всерьез решили играть роль Мэгре, вам нужен Горохов и только Горохов. Кстати, вы беседовали с Никоновой. Беседа, видимо, была доверительной. Она призналась, что ее зимой изнасиловали? И знаете, кто руководил операцией? Гриша.

Воздвиженский не поверил. Да нет, такого не может быть! Неужели Татьяна могла бы и дальше работать в «Элладе», пережив и кошмар, и позор насилия, зная, кто ее оскорбитель? Даже не рискнув заявить, что, понятно, она бы немедленно отказалась от сотрудничества с кооперативом — нашла бы предлог, она умная женщина. А Горохов…

— Им даже МВД не интересуется, — глухо уронил Воздвиженский, чтобы дать понять Чернову, насколько сомнительна его информация.

— Ах, так! — проговорил Чернов с испугавшим Воздвиженского значением. — Не заподозрило… — И Чернов замолчал.

Они сидели молча, журчал фонтан, в странную музыку сливались голоса находившихся поблизости людей.

Вдруг Чернов что-то подкинул на ладони, засмеялся и протянул руку Воздвиженскому. Тот интуитивно отпрянул.

— Берите, Вадим Федорович, не побрезгуйте. Это вам пригодится. Но уговор, вы продаете свою информацию не Олегу Александровичу Арбузову, а Вячеславу Ивановичу Быкову. Хотите быть предкооператива? У вас получится, подготовка подходящая. Ну, берите же!

Воздвиженский смотрел на раскрытую ладонь Чернова и никак не мог понять, что там лежит. Это были ключи — самые обычные, стандартные металлоремонтовские ключи от двери с брелоком-штамповкой.

— И не спрашивайте, откуда они у меня, — хмыкнул Чернов. — И поторопитесь, пока Гриша не укрепил дверь своей хаты чем-нибудь заморским сейфового образца. До свидания, Вадим Федорович. Идите первым, чтоб вам спокойнее было. Можете даже оглядываться. Я буду сидеть здесь, в той же позе — у меня тут свидание. И никого за вами не пущу. До свидания, — повторил Чернов и бросил в сумку с заказом ключи от квартиры Горохова. — Идите, что же вы…

Воздвиженский пошел. Он вошел в метро, спустился вниз, бросил монетку в прорезь турникета, сел в поезд… Его толкали, ему предлагали пройти в вагон или сесть… Он воспринимал действительность как-то странно, будто на него надели некий стеклянный колпак. Подходя к дому, он ни с того, ни с сего запел: «Я долго буду гнать велосипед…» — нелепый, привязчивый мотивчик… Его сделали марионеткой, ему предложили провести у Горохова обыск, изобличить Горохова перед Быковым и даже посулили вознаграждение в виде почетного места сговорчивого председателя кооператива — вот что он теперь понял. И как же ловко, почти не угрожая, с ним проделали сию манипуляцию! Но кто будет держать в руках ниточки? Кто теперь будет его хозяином? Не Чернов ли?

И вдруг Вадиму Федоровичу все стало предельно ясно. Макс — это тот, кто дал Арбузову деньги, чтобы открыть «Элладу». Соответственно Арбузов выплачивает Максу долги, небось и с процентами. Значит, свои условия устами Чернова продиктовали те, кто хочет Макса убрать, подложить под каток МВД, как было сказано, и, естественно, заставить Арбузова уже с ними расплачиваться. А если он заартачится, убрать и его — замена вот она, уже готова… А почему решили подставить Горохова? Он был исполнителем? От изнасилования до убийства — один шаг, не надо долго готовиться. Или безразлично, кого отдавать милиции, кого сделать ответчиком, мальчиком, для битья и казни, лишь бы следствие не пошло дальше, остановилось, получив свое. Стало все ясно, стало очень противно, но страх исчез. К тому же Воздвиженский понял, как ему увернуться от мафиози и их боевиков, не поступясь собственными интересами, и это его вдохновило. В молодости он любил острую игру и лихо закрученную интригу. А это всегда приятно — вспомнить молодость…

Осмотрев квартиру Фроловых, Левченко невольно выругала Лену. Зачем мыла пол, зачем уничтожала следы?.. Потом пожалела девочку — отец-то домой так и не явился. И подбодрила — теперь-то бояться нечего — за квартирой и «Афродитой» ведется наблюдение, считай, приставлена персональная охрана. Пообещала немедленно сообщить, если только появятся какие-то конкретные сведения об отце — скорее всего где-то крепко он загулял. Ведь такое и прежде бывало? — задавала успокаивающий вопрос, заранее зная ответ. А что еще могла сделать майор Левченко? На всякий случай посоветовала ночевать у соседей. А как розыскник она была почти бессильна. Кроме показаний Лены и рассказов соседей о леденящих душу ночных криках, никаких данных она не имела. Человека с глазами дикого кота или кого-либо еще после одиннадцати вечера никто на набережной или в подъезде дома не встречал. Не нашла Валя ни свидетелей, ни вещественных доказательств его пребывания.

Непосредственно поиском Фролова Василия Михайловича, 1937 года рождения, уроженца деревни Вялкино Московской области, грузчика станции Москва-товарная Киевской железной дороги, в прошлом мастера участка той же станции, занимался капитан Сиволодский.

— И что тебе удалось узнать? — спросила его Левченко, вернувшись в министерство. На пятнадцать Быков назначил пятиминутку.

— В вытрезвителях, больницах, моргах не обнаружен. На работе нет, домой не возвращался. Если не гудит вторые сутки у друзей-собутыльников…

— Лена надеется именно на это.

— А я, Валя, не надеюсь даже на то, что нам удастся найти труп. Труп — тоже улика. Не зря же этот, с глазами дикого кота, сказал Лене про схожесть фоторобота. Надо подумать, кто из тех, кому мы этот фоторобот успели показать, связан с этим парнем. Старик Акимов… Он у меня на подозрении, вполне может быть связан с бандой, куплен ею, опоен… Горохов… Чернов… Все отказывались признать в парне знакомого. Да, практика показывает, преступники умнеют. Чище работать стали,

В комнату влетел Быков:

— Куда вы все смотрите! Кто возглавлял группу, которая приезжала по вызову? Почему дальше двора никто не двинулся? На Яузе, в трех шагах от дома! Сидел, будто спал на солнышке… На ступеньках, ведущих к воде!..

Левченко и Сиволодский переглянулись. Неужели найден труп Фролова? Оба боялись, не хотели поверить…

Быков выругался и продолжил спокойнее:

— Тонко сработали, мерзавцы. То ли убийство, то ли нет, думай, как хочешь. У Фролова в крови огромный процент алкоголя с большой примесью веществ, содержащихся в клофелине. И пачка клофелина в кармане. И еще кое-что.

Быков присел на угол стола, раскрыл портфель и выложил на стол мятую записочку и золотые серьги с изумрудом в бриллиантовой осыпи.

— Валя, подними показания. Кто-то говорил, что в день убийства Ламко на ней были похожие серьги. А в записке телефон. Чей, неизвестно. Как только наши службы определят, сразу ко мне. Серьги после опознания тоже отдайте на экспертизу…

Слезы застилали глаза Лены, переполняли их, и глаза все больше и больше краснели. Рыдания Лена сдерживала, только шептала:

— И получается… Я — наводчица. Я, получается, наводчица…

Решить-то Вадим Федорович решил. А вот решиться не мог. Для этого, как он понимал, нужно переступить через те устои, на которых зиждилась вся его жизнь. Но… новые времена — новые песни. Не он это выдумал. И не он переиначил в один момент все так, что в наступивших временах оказалось необходимым либо срочно в них вписаться, либо… вылететь за борт, как теперь говорят, за черту бедности. Ведь любому мало-мальски неглупому человеку ясно — начинается имущественное расслоение, следом за ним пойдет социальное. А это процесс акулий. Как говорил Маркс, нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал ради троекратного умножения. Вот и придется действовать по-акульи. С волками жить, по волчьи выть, — и это уже устарело. Волки — нежнейшие родители, а акулы, бывает, собственных чад заглатывают.