— Никонова? — изумился Гриша, — С ума сошла, дура!

— Но он не донесет, если мы откупимся. Сто тысяч!

— Он считает, значит, что убил я… — Гриша зло прищурился. — И подтасовал фактики… Приемчик знакомый, проверенный, сами умеем. Ладно. Что ж, придется откупаться. Заткнем ему рот. Воздвиженский не оригинален. В нашем деле все стоит на подкупе, откупе, шантаже. Неужели новость? Но он, однако, далеко пошел… Я — убийца! — Гришу задело, он возмутился.

— Но у меня нет денег… — жалобно проговорил Арбузов. — Ты близок с Максом… Ты можешь с ним объясниться, хотя мне хотелось бы самому переговорить с ним. Но если ты… — Увидев выражение Гришиного лица, Арбузов осекся. — Хорошо, я не буду с ним говорить, но ты же не оставишь меня…

— Не в деньгах счастье, Олег Александрович, — зловеще процедил Горохов сквозь зубы, — дураков учить надо…

— Надо, надо… Но ты понимаешь, это же не все. Он знает о Максе, о нашем договоре. Он знает про операцию с Малышевым. У него откуда-то фотографии конверта и денег, где ты хранил адрес Малышева.

Такого поворота Горохов не ожидал.

— Убить его мало!

Арбузов запричитал:

— Только не это, только не это! Мало нам одного убийства?

— Он будет завтра в восемь? — жестко спросил Горохов и приказал: — Главное, сами не проспите.

— Но, Гриша, это же замкнутый круг. Вы его прижмете, он побежит в МВД, — осторожно заметил Арбузов, поняв ход Гришкиных мыслей. — Он так и так нас посадит…

Горохов вдруг почувствовал отвращение к Арбузову.

— Слушайте, Олег Александрович, вот объясните, отчего, попав в лапы Макса, вы не побежали в райотдел? Не посадили меня, и может быть, его? Вы предпочли принять мои условия. Помните?

— Не надо, Гриша, — вымученно прошептал Арбузов.

— Отчего же не надо? Отчего же? Вы поняли, не Макс, так другой. Думаете, у Воздвиженского мозги иначе устроены? Значит, так. Сейчас из ближайшего автомата мы ему позвоним. И вы скажете, что мы даем сто двадцать пять тысяч. Сто за молчание, двадцать пять — за оригиналы всех документов, негативы и отпечатки снимков.

— Ужасно, что он знает Макса…

— Не знает. На понт берет, — уверенно сказал Гриша. — Слышал звон, не знает, где он. Фамилии он не знает, не знает адреса, имени-отчества. А Макс? Что такое Макс? Комик Линдер был Максом, и Штирлица Максом звали… — Гриша успокаивал Арбузова, но в его собственную душу при этом закрадывалось ужасное сомнение — не Макс ли запустил Воздвиженского обследовать квартиру, устроить шмон? «Если не воры, не ментура, а Воздвиженский, то… зачем? И почему Вадиму вдруг выгодно превращать меня в убийцу? — Не понимал Гриша. — Чушь, чушь…» Но он знал одно: замыслы Макса не просчитаешь. Он помнил, что Арбузов взял Воздвиженского буквально «с улицы», не проверив, не обкатав. Уж не Макс ли подсунул Вадима для двойного контроля? И кто мог дать Воздвиженскому ключи от квартиры, если не Макс, не его дочка?

Олег Александрович всю ночь промаялся. Только к утру нервы не выдержали, он забылся. Снились ему тигры с птичьими головами. Один из них вдруг пронзительно закричал прямо в лицо. Это сработал поставленный на половину седьмого будильник.

Не помнил, чтобы когда-то так рано приезжал на службу. Машину поставил прямо у входа в особняк, чтоб Воздвиженский сразу понял, что он на месте, готов выполнить договоренность.

Как во сне отпер своим ключом дверь с вывеской «Эллада». Как во сне открыл кабинет, прислушиваясь к каждому шороху. Ровно в половине восьмого он услышал шаги. Шел один человек, бесспорно, один, но сердце Олега Александровича заколотилось, зашлось, в висках застучало. Если бы сейчас в руке оказался пистолет, он наверняка всадил бы всю обойму в неспешно раскрывающуюся дверь.

Воздвиженский улыбался.

— Вы молодец, Олег Александрович, я был в вас уверен, и все же боялся, что вы в последний момент пойдете на попятный. А вы джентльмен…

— Оригиналы верните… — плохо слушающимся языком проговорил Арбузов.

— Только после того, как получу деньги.

— Я чек выпишу…

— Нет, давайте наличность. Я знаю новые правила Сбербанка. Не тяните время. Если наличности нет, считаю разговор оконченным.

— Да, нет, сейчас, конечно…

И вдруг, словно продолжение давнишнего ночного кошмара: из-за спины Воздвиженского появились какие-то фигуры. Они множились — сероватые, блеклые, ирреальные, очень страшные. У Арбузова подкосились ноги, он не мог и не хотел видеть и знать, что произойдет дальше. Опустился на стул, цепляясь пальцами за край столешницы. Резкой болью ударил по нервам сломанный ноготь.

— Вот, Вадим Федорович, к чему привело ваше… ваше… ваша настойчивость, — Арбузов полуприкрыл глаза, чтобы уйти от загоревшегося ненавистью взгляда Воздвиженского. Он был готов поклясться — сам впервые видит этих людей, все на одно лицо, одинаковые, джинсовые, кожаные.

Воздвиженский, казалось, был больше удивлен, чем испуган, и не понимал, что происходит. Ему бы скорее бежать отсюда с воплем ужаса, с криком о помощи!

— Вадим Федорович, — услышал Арбузов неторопливый, мягкий, хорошо поставленный голос, — мы просим вас отдать ксерокопии и подлинники присвоенных вами документов.

— Кто вы? — с вызовом спросил Воздвиженский.

У Арбузова не только сердце — печенка сжалась. Неожиданно погас свет в неоновых трубках.

— Нас много, с кем именно вы сейчас говорите — неважно. Я прошу от имени всех нас — верните.

Где Гришка нашел этого диктора? Неужели бывают такие ровные, нечеловечески ровные, до жути лишенные окраски голоса? А Воздвиженский, дурак, хорохорится. Или у него это такая истерическая реакция? Бывает же у некоторых.

— Нет, — ответил Воздвиженский. — Извините, кто бы вы ни были, с вами я дела не имел.

«О, да он, оказывается, не трус», — отметил про себя Арбузов.

Это было для него открытием. Ему всегда казалось, что все люди такие, как он. Или, что естественно, приятнее сознанию — он такой же, как все люди. Не струсил, это же надо — не струсил!

— Вы поступили подло, выкрав документы. Вы противопоставили себя сообществу, членом которого стали добровольно. И вы надеетесь, с вами поступят честно? Отдайте все Олегу Александровичу. И обо всем забудьте. Закон омерты, то есть молчания, действует не только на Сицилии. Мы тоже подвластны этому закону. И мы тоже все забудем. Если вы не повинуетесь немедленно, мы накажем вас. И знайте — убить человека еще не значит его наказать. Мы заставим вас всю жизнь казниться. Мы знаем, вы любите свою жену. Неужели вы хотите ее внезапной смерти? От удушения отравляющими газами в загоревшемся лифте?

В глазах Арбузова поплыли оранжево-зеленые круги. Ему казалось, все то же самое в один миг может произойти и с ним… Он почему-то подумал, что больше никогда в жизни не сможет зайти в лифт, отныне и навеки к себе на восьмой станет подниматься только по лестнице. Воздвиженский и шеренга за его спиной стали маленькими, узенькими, куда-то поплыли…

— Вадим, верните… — выдавил из себя Арбузов и почувствовал, как что-то липучее сковало всю правую сторону груди, не вздохнуть, не перевести дыхания, не набрать воздуху, чтобы заговорить громче.

— А что я с этого буду иметь?..

Ну и наглец Воздвиженский!

— Главное, ничего не потеряете, — проговорил тот же голос.

И вдруг, без всякого замаха, без шума, стоящий ближе всех к Воздвиженскому выбросил от бедра ногу вперед, ударил Воздвиженского в живот. Тот издал нутряной металлический звук и согнулся пополам. Его подхватили с двух сторон и потянули за руки. Воздвиженский стоял на полусогнутых.

— Только без рук! — заорал Арбузов. — Только не здесь!

Воздвиженского обыскали.

Что-то зашуршало. Арбузов увидел, как на его столе появились бумаги — те самые. Все. О Боже, все…

Засквозило. Противно зашелестел перекидной календарь на столе. Неужели не заперта парадная дверь? Лицо Воздвиженского было серо-зеленым, как у утопленника.