Дом Коваленко оказался почти на привокзальной площади — снесли старые домишки, и построенное по замысловатому проекту здание будто сделало шаг вперед.

Увидев на парадной двери переговорное устройство, Воздвиженский приуныл: сейчас начнутся дурацкие вопросы, на которые так трудно отвечать, — кто, зачем, откуда?.. Но сколько ни жал на кнопку Вадим Федорович, телефон оставался нем. Нет дома? Но тут он заметил щель между дверью и косяком. Не действует эта штука, открывающая парадное прямо из квартиры, не действует — путь открыт.

Поднялся на лифте. Позвонил. Не открывали дольше, чем следовало. Он сразу понял почему, — руки молодой женщины, возникшей перед ним в дверном проеме, были обсыпаны мукой и клочками теста. Она держала ладони кверху, удивленно смотрела.

— Извините… Проходите, пожалуйста. Минутку. — И побежала по коридорчику.

По ее кратким и емким словам Воздвиженский понял, что незваные и даже незнакомые посетители здесь не редкость. Кто к ней приходит? Заказчики? Покупатели?

— Снимайте плащ, проходите в комнату, располагайтесь, — звенел откуда-то, судя по всему, из кухни, молодой голос, приглушаемый то звяканьем посуды, то шумом воды.

Посреди комнаты лежал ярко-оранжевый палас. Над паласом низко висел светильник, ни на что не похожий, авторская работа, из тех, что продаются в художественных салонах. Мебели почти нет. Телевизор на треножнике, тахта, кресло, секретер. Сразу видно, здесь живет человек с развитым вкусом профессионала. По занавескам, по обоям, по керамике на подоконнике… Воздвиженскнй сел на тахту.

— Так… Слушаю вас… — Ирина Дмитриевна вошла в комнату: совершенно другая женщина. Не обремененная стряпней, губки подкрашены, волосы уложены просто, на косой пробор, как у комсомолок двадцатых годов. Лицо милое и доброжелательное. По первому впечатлению — абсолютно безупречна.

— Где же ваши модели для кооператива «Эллада», Ирина Дмитриевна? Мы их ждем третий месяц.

— Модели? — Она подняла брови, повернула голову эдак в три четверти оборота, ничего не скажешь, владеет мимической пластикой, отлично изображает недоумение. Она села в кресло против Воздвиженского, развела руками. — Вы не ошиблись? Может быть, вам этажом ниже, там действительно живет работающий модельер? А я, простите, график. Извольте, могу показать свой членский билет МОСХа, где моя квалификация означена черным по белому.

— Вы хотите сказать, что моделированием одежды не занимаетесь?

— Совершенно. — Она как-то нелепо хихикнула.

— И договора с «Элладой» не заключали?

— Помилуйте, какой договор… — Она опять развела руками.

— Но вы же получили от «Эллады» достаточно значительную сумму, выписали на нее доверенность Горохову Григорию Борисовичу и расписались в получении. Номер паспорта на доверенности — ваш, Ирина Дмитриевна. Не зная его, я бы не нашел ваш адрес в паспортном столе.

У нее приоткрылся рот.

— Боже мой, — проговорила она, — какой кошмар!.. Значительная сумма? Какая же сумма? Послушайте, здесь что-то не то.

— Отнюдь. Вот ваша доверенность, посмотрите.

Она с готовностью подошла, с явным интересом взяла документ, оглядела его и так, и эдак и вдруг метнулась к секретеру, начала лихорадочно выдвигать ящик за ящиком, со стуком, нервозно. «Художники балансируют на грани дозволенного, наверняка, то продадут что-то в обход салона, а то и вовсе за границу, боятся — и эта боится». Коваленко резко обернулась, протянула Воздвиженскому свой паспорт:

— Вот, действительно, это данные моего паспорта, но, честное слово, я не знаю никакого Горохова, впервые слышу про кооператив «Эллада». А вы кто?

— Почему вы не спросили сразу? Вдруг я мошенник?

Она опять неопределенно хихикнула:

— Я привыкла всем доверять. Сначала подумала, вы из закупочной комиссии, сегодня должны прийти. Хотите посмотреть, что я продаю и за что получаю побольше, чем мне, так сказать, причиталось по доверенности?

— Спасибо. И без того голова крутом. Я юрисконсульт «Эллады».

— О… — Она опять села. — Я вам сочувствую. Судя по нашей ситуации, блюсти законность в вверенном кооперативе вам не слишком удается, чем же я могу вам помочь? Ведь это — подсудное дело, как я понимаю.

— К сожалению, вы правы. И вы бы мне помогли, если бы написали соответствующее заявление. Примерно такого содержания: «Я, Коваленко Ирина Дмитриевна, художник-график, номер членского билета такой-то, не могла в силу профессиональной неподготовленности или, если хотите, по профилю работы заключить договор с кооперативом «Эллада» на моделирование женской одежды, так как этим видом работ не занимаюсь. Свидетельствую, что доверенность на имя Горохова от такого-то числа мной не выдавалась и заверена в жилищно-эксплуатационной конторе по месту моего жительства не была, несмотря на верно указанные номер и серию моего паспорта, о чем могу сообщить следующее…» Что вы можете сообщить, откуда кто-то мог вызнать данные вашего документа?

— Это элементарно, — ответила Коваленко. — Я много езжу. Часто останавливаюсь в гостиницах. Заполняю анкету. Можно подсмотреть. Зимой, например, я была в Таллинне и Тарту.

— Верно, — заметил Воздвиженский и удивился, отчего такое простое решение самому ему в голову не пришло. «И Гришка был в Таллинне в конце января, — вспомнилось, — он договаривался с эстонскими трикотажниками о прямых поставках по договорным ценам. Те нам тогда подкинули роскошный западногерманский трикотаж. Сами как-то спроворили по прямым связям и нам толканули втридорога. Арбузов тоже не растерялся. Прежде это назвали бы спекуляцией… А нынче — ничего, все весьма довольны взаимной оборотистостью и предприимчивостью».

— И еще одна улика против аферистов, — продолжала Коваленко. — Печать с номером не нашего ЖСК. Да, надо вам помочь. Тем более я совершенно не желаю быть замешанной в грязную историю. Вот так ходишь по белу свету и не ведаешь, что с тобой вытворяют! До чего же надо быть в наше время осторожной! — Она сокрушенно покачала головой, откинула крышку секретера и начала писать.

И тут Воздвиженский понял, что ему совершенно неинтересно, кто больше врет — доверенность или Коваленко. Ему важно, что сейчас он получит достаточно вескую улику против Гришки. Совершен подлог. Как его объяснит Арбузов? И хватит ли этого, чтобы припереть его к стенке? И скоро ли он признается? Скоро ли «отдаст» своего Гришеньку? «Я, конечно, ему дам понять, что лучше по доброй воле быть откровенным со мной, чем по принуждению — с полковником Быковым», — планировал Вадим Федорович.

Для визита в Министерство внутренних дел старик Акимов принарядился. Быков глядел на него и гадал: чей пиджак и галстук он приспособил на выход — зятя или пребывающего в армии внука?

Акимов заученно рассказывал про то, как дело было…

— А Городницкую-то вы давно знаете? — подбрасывал Быков вопросы будто между прочим. — Брата и сестру Гераськиных хорошо знаете? А с кем из ателье «Афродита» знакомы?

На вопросы Быкова старик отвечал кратко, будто от мух отбивался: Городницкую он вообще не знает, в мастерскую эту с голой бабой на вывеске ни разу не заходил, Гераськиных с рождения помнит, еще Зойка в распорках в коляске лежала, она с вывихнутыми ногами родилась.

— Но дело не в том, — вворачивал старик, заканчивая краткий ответ, и продолжал про избиение женщины допризывниками.

— Вы само убийство видели? Ну, наверное, когда допризывники, — Быков невольно усмехнулся, откуда только дед это слово откопал, — убедились, что их жертва мертва, они разбежались, кто куда, а убитая осталась лежать на асфальте рядом с фонарем. Горел фонарь, не помните, Константин Григорьевич?

— Фонарь? — Акимов попытался сосредоточиться, собрал лоб складками. — Не помню, товарищ полковник. Наверное, горел, а чего ему не гореть?

— Ну, а эта женщина, которую били, она кричала, звала на помощь?

— Во-первых, у меня окно закрыто, мы его как на зиму заклеили, так и не открываем, дочка говорит, теплее, и сажа с проспекта не летит. А потом… Разве что с улицы услышишь? Это не прежнее время. Хоть оборись… У кого магнитофон, у кого видики — техника орет, стены дрожат…