Это выглядело вызывающе.

Григорьев схватил Хрусталева за ноги и сбросил со своей койки.

— Ты перепутал, Хрусталев! — спокойно заметил Григорьев ошарашенному Хрусталеву. — Умер Баранов, а я жив!

Хрусталев медленно поднялся с пола.

Все ждали драки. Но Хрусталев только злобно огрызнулся:

— Пока жив!

И сел рядом с мертвым Барановым.

«Не к добру!» — подумал Кузин и хотел предупредить Хрусталева, что нельзя сидеть на одной койке с покойником, но почему-то передумал.

Всем своим поведением Хрусталев вызывал глухую ярость. И не только у Кузина.

— Братва! — вдруг ахнул Рудин. — Помните, что говорил Сойкин?..

— Что? — не сообразил Великанов.

— Утром в нашей камере кого-то убьют!

Ошеломление, вызванное этими словами, было уже на порядок выше ошеломления от смерти Баранова.

— Ты хочешь сказать, что Сойкин слышал, как обсуждали смерть Баранова? Не смеши! Кому нужен этот придурок… — Телок почувствовал, что пришел его час.

— Костя! — укоризненно прервал его Кузин. — О мертвых только хорошее или ничего.

— Это — о людях! — огрызнулся Телок.

— А труп уже не человек? — осудил Кузин.

— Он так же был похож на человека, как обмылок на кусок мыла! — не сдавался Телок. — Меня он не интересует! Я хотел просто сказать, что это — не та еще смерть!

— Как не та? — заволновался Маленький. — Ты хочешь сказать…

— Да! — прервал его Телок. — Я именно это хочу сказать: кто-то из нас вскоре последует за Барановым.

Григорьев рассмеялся:

— Сойкин вас всех перепугал, помню, очередь на толчок сразу выстроилась, теперь ты, Телок, хочешь всех туда же отправить.

— Смейся, смейся! — пригрозил Телок. — Может, ты первый на очереди?.. Или ты? — указал он пальцем на Рудина. — Или ты? Или ты? Или ты? — ткнул он перстом поочередно в Айрапетяна, Маленького и Хрусталева. — Кто может поручиться, что следующая очередь не его?

И все, кроме Григорьева, побледнели. Даже Кобрик, которому оставалось в тюрьме находиться всего-навсего до обеда. Никто же ему не сказал, куда он отправится после обеда: на волю или в морг…

Баранов уже был свободен.

«Свободен! Наконец свободен!» — вспомнил Кобрик, и кожа его покрылась пупырышками от озноба.

Дверь опять противно проскрипела, и в камеру вошли двое заключенных, работавших санитарами при больничке.

— Где жмурик? — по-деловому спросил один из них.

— Не гони волну! — осадил его другой. — Солдат спит, служба идет. За перевыполнение плана по переноске жмуриков тебе твои полгода не скосят…

— Это за что же такие детские сроки дают? — поинтересовался Великанов. — Или мента по пьянке укусил?

— Ну да! — засмеялся санитар. — Это главный режиссер одного театра по пьянке мента укусил, так заработал два года сразу.

— А ты? — не отставал Великанов.

— А я плюнул и попал прямо в глаз! Что посчитали особой дерзостью, — поделился горем санитар. — А я был настолько пьян, что не только глаза, лица не видал.

— Куда же ты плевал?

— А никуда! Они меня бить стали, а я им сказал: «Тьфу на вас!» И плюнул.

— И попал на полгода! — посочувствовал Великанов.

— Так кому попал! — с гордостью поделился санитар. — Полковнику.

Санитары не спеша переложили труп Баранова на носилки и унесли.

Следом в камеру вошел вертухай, собрал, молча и деловито, вещи и постель Баранова и тоже ушел, не забыв закрыть за собой дверь камеры.

Несмотря на отсутствие трупа, в камере опять установилась могильная тишина.

Григорьев присоединился к Великанову и Кузину, рядом с которыми еще находился Кобрик. Остальные сгруппировались возле Телка и Хрусталева. Эти боялись, так их напугал Телок. Совесть была нечиста, ждали возмездия.

А Григорьев, Великанов, Кузин и Кобрик возмездия не ждали. Таких явных грехов за ними не числилось.

— Что делать? — опять завопил испуганный Хрусталев.

— И кто виноват? — ответил ему спокойно Кузин. — Два извечных вопроса русской действительности.

— Тебе насрать на себя! — заорал на него Хрусталев. — Потому что похоронил уже свою судьбу. А мне надо жить!

— Зачем? — так же спокойно спросил его Кузин. — Жить надо, чтобы пользу приносить. А ты в мир нес одно горе!

— Тем, кто хочет кольнуться, я приношу радость, — успокоился Хрусталев, почувствовав родную почву. — И таких с каждым днем становится все больше и больше.

Телок решил форсировать события и исполнить данное следователю слово.

— О чем ты говоришь? — возмутился он. — Я хоть и Телок, но не собираюсь безучастно подставлять свою голову этим мясникам. Они меня не пощадят.

— Кто тебе сказал? — насмешливо перебил его Григорьев. — Ему вы нужны? Что вы о себе мните?

— А кому мешал Баранов? — спросил Хрусталев.

— Он увидел ночью что-то из того, что видеть не должен был! — пояснил Григорьев. — Его поэтому и отравили.

— Каждый из нас мог что-нибудь узнать или услышать! — не сдавался Телок.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовался Григорьев.

Телок оглянулся на сгруппировавшихся вокруг него Хрусталева, Рудина, Айрапетяна, Маленького.

— Устроим бунт! Такой, чтобы волна дошла до самого высокого начальства, — заявил он гордо.

— Дурак! — коротко ответил Григорьев.

Хрусталев обрадовался возможности отомстить Григорьеву за унижение, которому тот подверг его, сбросив при всех с койки, как нашкодившего котенка.

— А что это ты всех дураками считаешь? — подскочил он к Григорьеву. — Ты считаешь себя таким крутым, что все остальные сявки?

— Хочешь подраться? — насмешливо спросил Григорьев. — Один на один?

Хрусталев оглянулся на Телка, ища поддержки.

И он ее получил.

— Я на твоей стороне! — заявил Телок злобно. — Давно пора показать разной интеллигентской сволочи, чья власть в камере и кто главный!

Айрапетян, Маленький и Рудин встали рядом с Телком и Хрусталевым.

— Бунт! Бунт! Бунт! — заорали они так, что зазвенело в ушах.

— Выбиваем дверь! — скомандовал Телок. — Хватайте скамьи. Если нам и не удастся сломать дверь, шуму мы наделаем на всю тюрьму. Пусть, крысы, побегают!

Григорьев решительно встал у бунтарей на пути.

— Я не позволю вам это сделать! Мы не хотим наматывать дополнительный срок! Сойкин — болтун с идиотскими идеями всеобщей уравниловки. Слушать его — все равно что самому себя опустить.

— Прочь с дороги! — рявкнул на него Хрусталев. — Или я за себя не отвечаю! Замочу!

Великанов бросился на подмогу Григорьеву.

— Впятером на одного? Не позволю!

Всей массой своего тела он обрушился на Рудина, тот врезался в Айрапетяна и увлек его за собой. Оба они сбили с ног Маленького, и все трое свалились на пол.

— Молодец, Великанов! — одобрил Кузин. — В принципе «домино» ты становишься профессионалом.

Троица, матерясь и чертыхаясь, поднялась с пола и бросилась на Великанова.

Драка разгоралась не на шутку.

Кобрик решил принять участие в драке на стороне Григорьева, но Кузин вцепился в него мертвой хваткой.

— Пусти! — пыхтел Кобрик.

— Не лезь! — увещевал его Кузин. — Иначе ожидание обеда растянется на пять лет!

Узкое пространство камеры не давало пятерке «бунтарей» использовать свое численное преимущество.

А Григорьев с Великановым, встав плечом к плечу, не дали себя окружить.

Постепенно драка переросла в свалку, когда численное преимущество стало сказываться. Ближний бой всегда на стороне численного преимущества.

И тут в гущу свалки неожиданно для всех бросился Поворов с яростным криком:

— Убью!

И бульдожьей мертвой хваткой вцепился в Хрусталева. Раздался дикий предсмертный крик, который заставил участников драки оцепенеть на месте, а затем отпрянуть в разные стороны.

На месте драки, на полу, остался лежать Хрусталев.

Из уголка его рта вытекала тоненькая струйка крови, а прямо из груди торчала металлическая ручка ланцета.

— Однако! — пробормотал Григорьев. — Как ловко ты его заделал!