— Обождешь здесь до утра! Некому тобой заниматься. Посидишь в «отстойнике».

После чего захлопнул дверь и не спеша удалился. Профессия обязывает к спокойствию. Суетные долго не задерживаются на такой работе.

Поворов внимательно оглядел бокс: узкий пенал с рельефными стенами, напоминающими топографическую карту на штабных учениях, деревянная скамья, на которой с трудом могут сесть два человека.

«Интересно, — подумал он, — как можно здесь спать? Электрический свет в глаза, жесткая скамья, ребристая стена. Попробуй, засни!»

Оказалось, что можно. Сел на жесткую скамью, прислонился к неровной стене и, закрыв глаза, тут же заснул. Сказалась усталость, да и удовлетворение страсти забрало немало сил.

Последняя мысль была с надеждой: «Ничего, мамочка вытащит меня даже из ада, не только что из какой-то там Бутырки!»

Потап Рудин ходил в гости в основном, когда его не только не звали, но и не ждали. Чаще всего во время отсутствия хозяев.

Потому что Потап был опытным домушником. Настолько опытным, что к своим двадцати восьми годам ни разу не попадался не только на месте преступления, но даже с подозрением на соучастие. И встречался со следователями только во время показа фильма про нашу доблестную милицию. Очень любил Рудин смотреть детективы, больше любой кинокомедии…

Эту квартиру Потап высмотрел случайно, сначала в пивной, за кружкой темного, услышал рядом восторженный рассказ старого сантехника о несметных сокровищах, лежащих в квартире без движения. Вычислить затем эту «пещеру Али-Бабы» — дело техники. Одним из предметов этой техники было умение навести совершенно ненавязчиво и случайно бабулек, сидящих у нужного подъезда, на владельцев этой «пещеры». В подельщики Потап не брал никого, может быть, поэтому и не попадался.

«Тайна, которую знают двое, — это тайна свиньи! — любил повторять Потап немецкую поговорку. — Немцы знают, что говорят, поэтому у них полный порядок!»

Бабульки были абсолютно уверены, что бездетная пара регулярно уезжает на дачу на выходные дни.

А Рудин работал без выходных. Во всяком случае, официально признанных государством. У него был свой график работы. Свободный. Творческий. Творил без выходных до тех пор, пока не брал какую-нибудь очередную «пещеру Али-Бабы». Тогда он позволял себе несколько дней «расслабиться»…

И Рудин решил сказать свой «сим-сим» в ночь с субботы на воскресенье. В ночь с пятницы на субботу Потап не работал принципиально. И не потому, что соблюдал «шаббат», он о нем и не слыхал. Просто многие так напиваются после окончания трудовой недели, что если ехать, то только в вытрезвитель. А в субботу утром, опохмелившись или «оттянувшись» пивком, крепким чаем, кофе, рассолом, кому что посылает Бог, и чувствуя неизгладимую вину перед супругой, покорно отправляются за город полоть, сажать, убирать урожай или собирать грибы-ягоды, в зависимости от сезона. Вечером они опять набираются до кондиции и начинают внушать женам кто глоткой, а кто и кулаками неизгладимое чувство вины во всех грехах, что не всегда не соответствует действительности. Но с дачи в город жены не возвращаются даже с синяками, из опасения, что пьяный супруг дачу сожжет. А к воскресенью вечером все начинают приводить отдохнувшие тела в рабочее состояние, и уж тут не дай вам Бог, «скокари», быть застуканными хоть с дырявой кастрюлей — убьют!..

Замок был так себе, кооперативный, ногтем открыть можно. Но у Рудина был с собой полный комплект профессиональных отмычек, так что открыл он замок быстрее, чем ключом открывал владелец квартиры.

Свет в квартире Рудин не зажигал никогда, лишнее, только внимание привлекать, видел в темноте как кошка, а для оценки ценностей имел миниатюрный, но мощный точечный источник света.

Сантехник не соврал, в этой «пещере» было что брать: картины и ковры, хрусталь и фарфор, старинные безделушки и серебро. В платяном шкафу висели дорогие шубы, и Рудин рассчитывал поживиться в спальне «рыжьем» и «камушками».

Громоздких вещей, даже дорогих, Рудин не брал принципиально, не представляя себя с тяжелым ковром, например, на пустынных ночных улицах столицы, вызывающим повышенное любопытство у моторизованного милицейского патруля. И большие картины были неудобны в переноске, если не было своего автотранспорта, а осваивать смежную профессию автоугонщика не хотелось. Рудин брал лишь то, что можно было не только унести, но и не мешало быстро удирать от возможного преследования по крышам.

Страстной любовью Рудина всегда пользовались небольшие полотна в дорогих рамах ручной работы, старинные безделушки, среди которых иногда попадались шедевры, серебро и золото в любом виде и меха, но только дорогие.

Все перечисленное легко помешалось в рюкзак за спиной и в две объемные сумки, легкие и прочные. Эти вещи трудно было сломать, а уж по части умелой упаковки вещей равных Рудину не было.

Рудин всегда начинал с упаковки самых ценных вещей. Никогда нельзя было сказать, что не надо будет срочно покинуть негостеприимное жилище. Ну не с пустыми же руками удирать.

И в этой богатой «пещере» Рудин начал с того, что в одну сумку упаковал несколько небольших картин в старинных рамах, а в другую сумку старинное серебро, попутно опустив в карман лежащие на пианино золотые карманные часы и ручные швейцарские из тех, какие Руцкому дарил Михалков, о чем читал Рудин в прессе.

Совершив чуть резче, чем следовало, поворот, Рудин задел толстую книгу, лежащую на журнальном столике. Книга шлепнулась на узкую полоску не защищенного ковром паркета со звуком пощечины.

Рудин даже внимания не обратил на падение книги, настолько он был уверен, что в квартире никого нет.

Каково же было его удивление, какой ужас овладел им, когда он услышал из спальни испуганный женский голос:

— Вася, в гостиной что-то упало, встань, пойди, посмотри!

Рудин уже набрал в легкие побольше воздуха, чтобы сразу взять с места третью скорость, как услышал мощный бас Васи:

— Тебе нужно? Ты и иди! А я спать хочу!

Женский голос возмутился:

— Вася, мужчина ты или нет?

Рудин остался на месте просто из спортивного интереса.

Мощный бас Васи тоже возмутился:

— Я уже тебе не мужчина? А кто мужчина? Водолазов, с которым тебя видели в кафе-мороженом?

— Что такого? — смутилась жена Васи. — Днем, в обеденный перерыв, мороженым угостил.

Вася в ответ заорал, очевидно, накопилось:

— Ты думаешь, измена, — это когда я тебя в постели с Водолазовым застану? Это уже не измена будет, это — твоя смерть!

Жена печально произнесла:

— Дурак ты, Вася! Ладно, спи, пусть воруют!

Такого упрека женской проницательности Рудин не выдержал и, ограничившись только тем, что успел упаковать, неслышно выскользнул из квартиры.

Правда, на улице он не выдержал, вспомнив перебранку супругов, и запел старую веселую песенку:

Окно на втором этаже дома, мимо которого проходил поющий Рудин, резко распахнулось, и пьяный голос противно проскрипел из темноты:

— Заткнись, Доминго!

И Рудин замолчал…

Взятое в «пещере Али-Бабы» тянуло на приличный куш. Можно было не суетиться, отнести все к барыге, скупщику краденого, и загнать за четверть стоимости.

Но Рудин был эстет. Он не мог так просто взять и расстаться с произведениями искусства, владельцем которых стал благодаря ловкости своей профессии. Рудин готов был ждать хоть месяц, хоть два. За это время шум об удачной краже станет слышен неформальным, подпольным ценителям антиквариата, имеющим связи с зарубежными преступными группировками, занимающимися скупкой и продажей произведений искусства. А у них можно было взять ту же четверть стоимости, но в долларах США. Был смысл ждать.