Присылаемые билеты в театр и кино возвращались, а явившиеся сваты получили от ворот поворот.

Тогда Поворов задумал это дело. Грязное и черное. Он решил подкараулить Тоню, когда она припозднится на занятиях, и силой овладеть.

«Забеременеет — никуда не денется!» — злорадно думал Виктор.

Сдерживало Поворова единственное препятствие: Тоня могла увидеть его и узнать. А в таком случае весь план никуда не годился. Поворов не был заинтересован в разоблачении, ценил не только свою страсть, но и свободу.

Но черные мысли приходили вновь и вновь.

«Если нельзя, но очень хочется, то — можно!» — убеждал себя Виктор, вычитав эту мысль в каком-то журнале.

В результате Поворов дополнил свой план большим рогожным мешком и «резиновой» дубинкой.

«Если в темноте набросить сзади мешок на голову, а затем несильно стукнуть по той же голове дубинкой, то она ну никак не сможет разглядеть меня, — размышлял Поворов. — Правда, и чувствовать она ничего не сможет в таком случае, но это — к лучшему. Ее дело — забеременеть, а чувствовать я ее буду. Кому она с ребенком будет нужна? Тут я и подвернусь. За счастье сочтет. Замуж не пойдет, а побежит. А я ее, при случае, смогу еще и попрекнуть „чужим“ ребенком. Двойная выгода. А увидит, как я ее ребенка холю и лелею, полюбит. Путь к сердцу женщины часто лежит через ее ребенка».

Вот почему и притаился Поворов под кустом, ожидая появления Тони.

Место было выбрано им со знанием деда. Виктор знал, что Тоня решит сократить путь домой и пойдет не дорогой, а тропинкой.

«Здесь я ее и поймаю, — дрожал от нетерпения Поворов. — Дверь в сарай уже открыта. Сегодня или никогда!»

Тоня припозднилась в библиотеке и впервые возвращалась так поздно. Устала, и мысли ее были заняты новоиспеченным воином: «Как он там, что он там, каково ему там?»

Машинально она свернула на знакомую тропинку, хотя в электричке решила на всякий случай пойти дорогой, пусть дольше, но безопасней. Забыла!

Кто-то из-за куста прыгнул ей на спину, набросил мешок на голову. Тоня сильно лягнула напавшего, но тут же получила чем-то тяжелым по голове и потеряла сознание.

Поворов поднял легко на руки свою добычу и не спеша, боясь уронить, понес Тоню в сарай. Он впервые ощутил тяжесть женского тела, его запах сводил с ума.

В сарае было совсем темно, и Виктор оставил дверь сарая открытой, чтобы хоть в сумеречном свете видеть обнаженное тело желанной девушки.

Поворов оставил на всякий случай мешок на голове у жертвы и растерзал на ней всю одежду.

Прикосновение к теплому обнаженному телу так его возбудило, что он только расстегнул молнию на джинсах и овладел неподвижным обмякшим телом Тони.

Сколько прошло времени, он не мог бы сказать и на страшном суде.

Но, когда в проеме двери сарая показалась человеческая фигура, сил не было ни убежать, ни сопротивляться.

Повязали его «тепленького». Избили так, что чуть не убили, хорошо милиционер, живущий в поселке, не дал.

— При мнё нельзя, — говорил, — ибо я — представитель закона! А закон суд Линча не приветствует. Право убивать государство оставляет за собой.

— Да ты посмотри только, — возмущался владелец сарая, — что этот изверг натворил. Ты же знаешь: у нее жених в армии, что с ним будет, когда узнает…

— Все равно убивать не дам! — твердо стоял на своем юный милиционер. — Закон с ним разберется. Напрасно вы думаете, что тюрьма и лагерь — лучше смерти. Часто — хуже! Может, смерть будет для него не карой, а избавлением от тех мук, которые ему предстоят? Кто знает?

— Да выкупят его родители! — уговаривали милиционера соседи. — От армии белый билет купили, неужто в тюрьме оставят? Они все могут.

— Вы при мне противозаконных речей не ведите. Свобода, думаете? И все можно? «Свобода — это осознанная необходимость!» А у вас никакого сознания, раз такие речи при мне ведете. А значит, вам свобода и не нужна!

Юный правозащитник поехал сопровождать Поворова в город, а не в районное УВД, чтобы родители Виктора не смогли ему помочь избежать наказания. На выговор, как минимум, нарывался милиционер, но уж больно ненавидел он такие преступления.

Поворов в машине, с трудом шевеля разбитыми губами, нагло попросил у него сигаретку.

— Друг, дай подымить!

Юный правозащитник онемел от такой наглости, но, брезгливо сморщившись, все же сунул сигарету в рот Виктора, руки у насильника были схвачены наручниками за спиной, и дал прикурить от зажигалки.

— Жаль тратить сигарету на такого подонка! — все же не выдержал он.

Виктор жадно затянулся несколько раз, а затем, перегнав сигарету в уголок рта языком, пробормотал:

— Ты не знаешь, что такое — любовь!

— Знаю! — возразил правозащитник. — Причем неразделенную, как говорится, несчастную. Но мне и в голову бы не пришло набрасывать своей неудавшейся любви на голову мешок из-под сахара и насиловать бесчувственное тело.

— Я-то был не бесчувственный! — выдавил с трудом Поворов. — Хоть день, но мой. А там хоть трава не расти!.. Возьми сигарету, губа ноет.

Милиционер забрал изо рта Виктора сигарету и выбросил ее из машины.

— Ты знаешь, какой на дворе век? Что-нибудь слышал о цивилизации? Библию держал в руках хоть раз?

— Какая цивилизация, пацан? Ты с Луны свалился? Или телевизор не смотришь, газет не читаешь? Горло пленным перерезают и язык вытаскивают, галстук делают, это что, цивилизация?

— Ну, спасибо, что ты только изнасиловал, а не перерезал горло своей любви.

— Ладно. Замнем для ясности! Куда ты меня таранишь? В Люберцы? Сидел я там разок за хулиганку. Овчара у них бегает под окнами и гавкает, пугает беглецов. Наивняки! Если уж кто на таран пойдет, они эту овчарку живьем схавают. Полетят от нее клочки по заулочкам.

— Читала все-таки тебе мама сказки!

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» «Сказка — ложь, да в ней намек…» Что мы имеем? Если поменяем некоторые части местами? Мы рождены, чтоб ложь сделать былью!

— Умник! Таких умников, да со статьей 117-й, первыми в позу прачки ставят.

— Я сам кого хочешь поставлю! — жестко сказал Поворов.

— Не забудь только подмыться, когда будешь ставить. А везу я тебя прямо в Москву.

— Самовольничаешь! Всыплют тебе по первое число, будешь знать.

— Буду знать, что долг свой выполнил, что ты будешь сидеть в камере нормальной тюрьмы и вытащить оттуда тебя твоим родителям будет намного трудней. Ясно?

— Кто меня примет без направления? Отправят обратно. Напрасно катаемся, государственный бензин тратишь, между прочим. Смотри, вычтут из зарплаты…

Поворов по-настоящему испугался.

— Смотрю, как у тебя все съежилось! — засмеялся довольно милиционер. — А в твоих любимых Люберцах все камеры заняты. Не боись, я созвонился, мне разрешили отвезти тебя. «На недельку, до второго, я уехал в Комарово»… — пропел он довольно-таки фальшиво. — Кто в Комарово, а кто на недельку… Пока камеры в Люберцах не освободятся на одну койку. Потом лично отвезу тебя обратно.

Юный правозащитник замолк, а Поворову стало не до разговоров.

Так они молча и ехали до самой Бутырки.

У ворот машина остановилась, и милиционер пошел договариваться. О чем он там говорил, Поворов мог только догадываться, но враг быстро вернулся, и тут же огромные железные ворота открылись, юный милиционер сел рядом с шофером, и они въехали во двор знаменитой тюрьмы и подкатили прямо к одной из дверей, где их уже дожидался надзиратель с охранником.

Юный милиционер снял наручники с Поворова и сказал на прощание:

— Ну, прощай, желаю тебе схлопотать пятнадцать лет строгача!

И уехал, оставив Поворова в другом измерении.

Поворов стоял, оглядываясь и потирая онемевшие руки.

— Руки за спину! — скомандовал ему резко надзиратель. — Вперед марш!

Охранник открыл дверь, и Поворов внес свое бренное тело в самую старинную тюрьму столицы.

Ожидавший увидеть сразу камеру, он очень разочаровался, когда надзиратель втолкнул его в бокс и сказал: