Его приятелям нечего было предложить. Они слышали его мысли, когда он произносил их, раздумывали над его вопросами и пожимали плечами.

По правде говоря, они знали все, что он только начинал понимать. Даже порядка недостаточно, чтобы удержать ваши психические вагонетки на рельсах. Даже порядок может свести с ума.

Он задержался у окна двери, ведущей в медицинский отсек — как будто все это место не было одним большим лазаретом, ха–ха, шутка — и посмотрел на свое отражение в стекле. Он не узнал незнакомца, который смотрел на него оттуда. Бородатый, растрепанный, с пустым взглядом и тощий, другой мужчина смотрел на него. Мужчина, который пустил все на самотек, который перестал делать все, чтобы сохранить свой внешний облик, который бросил регулярно питаться, который редко спал, который бродил по комплексу как те призраки, составлявшие ему компанию.

Человек, который сам стал призраком.

Я знаю этого мужчину, подумал он, но не могу вспомнить его имя.

Он пожал плечами с равнодушием, вырывая страницу из книги Эбрамсона и Перло. Не имеет значения.

— Здесь у нас командный центр, — продолжил он свое повествование согласно своему порядку, который сейчас назначал четкую декламацию. — Возможно, вы помните его назначение. Отсюда управляются ракеты. Все ракеты, по всем Соединенным Штатам. Все те, которые еще не были отправлены к своим намеченным целям. — Он понимающе усмехнулся. — Тумблеры запуска находятся под замком и отпираются ключом, даже если никого, кроме меня, не осталось, чтобы их запустить. Как–то глупо сейчас это звучит, если подумать над этим. Я имею в виду, зачем управлять всем этим, когда на самом деле нет никакой причины для этого. Ну, знаете, прежде, когда у нас был мир, чтобы о нем беспокоиться. Когда были люди, животные, города и поселки, и надежда. Когда у нас была цивилизация. Теперь все исчезло. Чтобы это сказать, вам достаточно взглянуть на экраны мониторов. Там ничего нет. Во всяком случае, ничего значимого. Естественно, несколько человек. Также несколько монстров. Но ничего важного. Ничего, что изменит то, что случилось. Мы позволили этому зайти слишком далеко. Мы позволили этому разрушиться, как плохим зубам. Мы не чистили их зубной щеткой. Мы не чистили зубной нитью и не прополаскивали.

Его ухмылка стала шире. Отличная аналогия, сказал он себе. Он отошел от своего обычного повествования, но ему было все равно. Это казалось хорошим сравнением.

— Подумайте об этом чуть–чуть, и увидите, что я прав. Мы просто не обратили внимание на то, что было прямо у нас перед глазами. Мы не заботились о деле. Не том деле, который, действительно, имеет значение. Мы были слишком заняты, проживая свои жизни. И что же теперь мы имеем?

Он помолчал, соображая:

— Я скажу вам, что мы имеем. Мы имеем то, что заслуживаем.

Он увидел, как Эбрамсон и Перло кивают в знак согласия, и почувствовал ободрение. Они поняли. Они знали, что он был прав. Это было частью того, почему они остались с ним. Им нравилось слушать, что он говорит. Это помогало скоротать время и им тоже.

В порыве он подошел к командному пульту и сел у панели запуска. Всплыло смутное воспоминание о том времени, теперь уже далеко в прошлом, когда из Высшего Военно-Политического Руководства пришел последний приказ генерала и он с еще одним держателем ключа, Грэйвзом или как–то еще — кстати, подходящее имя {16} - активировали тумблеры для запуска ракет, размещенных в пусковых шахтах по всей стране.

Как давно это было?

Если понадобится, он может сделать это снова прямо сейчас. Эта мысль приходила ему в голову, по меньшей мере, несколько раз в день. Все, что было нужно, это сканирование сетчатки глаза и ключи, висевшие у него на шее. После этого ему понадобятся полномочия от дальнейшей цепочки командования, прямой приказ, который исходит от генерала. Но не осталось никакой цепочки командования. Кроме него никого не осталось. Ему пришлось это признать. Все его попытки связаться с внешним миром не удались. Он до сих пор пытался связаться, время от времени. Он все еще держал открытым канал широкополосной связи. Он по–прежнему осматривал через мониторы окружающую местность. Он все еще надеялся.

Но он понимал, что это бессмысленно.

Почему ты просто не сделаешь это?

Он подпрыгнул от звука голоса. Это говорил Перло. Но Перло никогда не разговаривал! Никто из его приятелей не разговаривал. Он повернулся в своем кресле и уставился на лицо приятеля, пораженный.

Действительно, я не шучу. Почему ты просто не сделаешь это?

Он понимал, о чем говорил Перло, и его немного обидело, что другой человек считал себя правым сделать такое предложение. Это было не его дело. Он был мертвым, призраком. Что он понимает?

Но потом он увидел, как Эбрамсон кивает в знак согласия. Эбрамсон, к которому он испытывал больше уважения, считал, что Перло был прав!

Уиллз внимательно смотрел на них какое–то время, а потом отвернулся обратно к панели, изучая мигающие лампочки и светлые пустые экраны, как будто у них было, что ему сказать. Он долго раздумывал над этим, и этот план превратился в слабое зудение у него в мозгу, дразня его, как прикосновения перышка, заставляя чесаться.

Почему бы и нет? Он может запустить всего одну, увидеть, что случится. Всего одну.

Какая разница?

Когда–то, не очень давно, такое действие было немыслимым. Но он все больше убеждался, что никто не заслуживал жить, раз он пропал. В конце концов, что они сделали, чтобы присматривать за событиями? Он видел, что было там снаружи, и это были не люди. Или людей было недостаточно, чтобы это имело значение.

Несмотря на это, ему все равно нужна более веская причина. В нем еще слишком сильна была дисциплина.

Ты запусти одну, ты сможешь привлечь внимание. Кто–нибудь сможет прийти за тобой, чтобы забрать тебя.

Снова Перло. Он взглянул через плечо на другого мужчину, желая, чтобы тот не лез не в свое дело. Командный центр был под его ответственностью. Ракеты находились в его попечении. Никто не имел права указывать ему, что делать. Тем более, призрак.

Но в словах Перло был смысл. Если там до сих пор кто–то был с нужными знаниями, они могли бы прийти за ним. В конце концов, это было возможно. Он не мог видеть повсюду. Может быть, кто–то и остался.

С фотографии в рамке на полке перед ним смотрели лица жены и сыновей. Он бросил их. Он оставил их умирать. Он смог увидеть это в их глазах. Они знали.

Он довольно долго просидел, уставившись в никуда. Он забыл о Перло и Эбрамсоне. Он забыл обо всем, кроме погибшей семьи и своей потерянной жизни. Он тихо заплакал.

— Какого черта? — прошептал он.

В порыве он вытащил красные ключи и вставил их в замки. Он наклонился вперед для сканирования сетчатки, подождал сигнала авторизации и повернул ключи. Панель, скрывающая тумблеры запуска, скользнула в сторону. Он услышал, как один за другим освободились замки на тумблерах. А потом над тумблерами лампочки загорелись янтарным светом и все было активировано.

Всего одну.

Он пристально изучал тумблеры, пытаясь решить, какой. Где–то была книга с кодами, обозначающими цели и пусковые установки, но он не знал больше, где она находилась. В любом случае, он не совсем был уверен, что помнил эти коды. Пять лет это долгий срок, чтобы помнить что–то, чем никогда не пользуешься.

Эбрамсон и Перло стояли за его спиной и наблюдали. Андерсон тоже пришла, присоединившись к ним. Наверное, время пришло, подумал он. Наверное, они знали об этом. Он еще немного осмотрел тумблеры.

Наконец, он повернул один.

Янтарный огонек превратился в зеленый и быстро замигал. Ракета запущена.

Он подождал ответа — любого ответа — но не было ничего. Ни с панели, ни с экранов, ни от тех, кто наблюдал, даже от его собственного эмоционального центра. Как будто ничего не произошло.

Потому что, подумал он, ничего и не было. Ракета была запущена, цель была уничтожена, и ничего не изменилось. Ничего никогда не изменится снова, потому что ничего не осталось.