— Теперь у вас есть ссылки на мою колонку.

— Вот видишь? Значит, ты сам заглядывал к нам.

В настоящий момент Нила устраивали обхаживания Пенданта.

— Ник, все вы приводите одни и те же аргументы.

— С кем ты еще разговаривал?

— Я не привык рассказывать о том, с кем целуюсь.

— Нил, сколько бы тебе ни предложили, обещаю дать больше. Честное слово.

— Я запомню.

— Дай слово, что ни с кем не подпишешь контракт, предварительно не переговорив со мной.

— Даю.

На Лулу эти перспективы не произвели никакого впечатления:

— Всемирная паутина? Только не это.

— Лулу, возможно, за этим будущее.

В поисковых системах, социальных сетях и всем остальном она разбиралась так же плохо, как и он. Когда-то журналистика заключалась просто в том, чтобы излагать слова на бумаге и отправлять их в печать. Теперь новости поступали мгновенно и распространялись по всему миру посредством каких-то неведомых процессов, в которых, похоже, разбирались только подростки. И тем не менее Нил теперь пользовался лэптопом и отправлял материалы для своей колонки по электронной почте. Однако в конечном счете его статьи появлялись в печатном виде, как и прежде. Если газета живет один день, то что можно сказать о том, что появляется на экране компьютера?

— Я уж лучше буду динозавром, — сказала Лулу.

— У тебя слишком гладкая кожа.

Нил попытался было накрыть ее руку своей ладонью, но Лулу тут же отдернула ее. Хороший знак, если ему действительно был нужен хороший знак. Податливая Лулу — это что-то невозможное по своей сути.

Принесли еще два коктейля. Лулу взяла стакан, перелила в него то, что оставалось от предыдущего коктейля, и приветственно его подняла.

— За папу римского, — сказал Нил.

— За папу. — Лулу отпила большой глоток. — Я даже не могу сказать, когда в последний раз пила так много.

— Это простительный грех.

— Пить?

— Не пить.

Она накрыла его руку своей. Своей левой рукой. Колец больше не было. Неужели они действительно вернулись на первую клетку?

— Я только что подготовила материал по кампании молитв по четкам, — сказала Лулу.

Эта кампания, о которой было объявлено по EWTN[10], родилась в голове у Мириам Дикинсон, нестареющей активистки католического движения, которая называла себя потомком знаменитой поэтессы.

— Как можно быть потомком Амхерстской девственницы?[11]

— Тайным.

— Разве что.

Кампания набирала силу; ее уже благословили несколько епископов. Обрушить на небеса бурю молитв, чтобы образ Мадонны Гваделупской невредимым вернулся в храм.

— Нил, а что, если его так никогда и не найдут?

— Читай молитвы по четкам.

— Читаю.

Нил ей поверил. В Лулу очень тонко сочетались вкус к жизни и набожность. Ее ладонь по-прежнему лежала на его руке. Он прижал свои колени к ее коленям, и Лулу повернулась на стуле:

— Следи за своими коленями.

— Мне пришлось бы согнуться пополам. Я говорил тебе о своем возвращении?

— Неужели?

— Точно.

Она состроила гримасу. Ее колени снова соприкоснулись с коленями Нила.

На экранах телевизоров, расставленных вокруг, появился крупный мужчина с красным лицом.

— Халворсон, — простонала Лулу.

Со всех сторон послышались крики: «Прибавьте звук!» Наступило затишье, и зал наполнили сочные звуки голоса священника Халворсона, ярого сторонника отделения Церкви от государства.

— Нам незачем ввязываться в эту драку, — произнес нараспев Халворсон. — Нельзя вовлекать мощь Соединенных Штатов Америки в религиозную свару, которая не интересует подавляющее большинство американских граждан. Знаю, что кое-кто из наших соотечественников разделяет верования тех, кто поклоняется этому изображению, и это их право, которое я буду отстаивать до последнего вздоха. Однако это дело личных убеждений, а не вопрос национальной политики.

Халворсона возмутил призыв группы конгрессменов от обеих партий, потребовавших от президента направить на границу войска. Губернатор Луизианы уже объявил мобилизацию национальной гвардии; бессмысленный жест, ибо у штата нет границы с Мексикой, через которую тек бы поток нелегальных иммигрантов. Однако сама мысль о том, что федеральные войска будут привлечены к тому, что сейчас происходило на южных границах страны, вызвало у Халворсона праведный гнев.

Конгрессмены утверждали, что армия защитит границу от вторжения вооруженных иностранцев. Пока что «Минитмены» сдерживали напор, однако у них не было достаточно сил, чтобы одновременно охранять границу и отбивать удар с тыла, нанесенный теми, кого поднял призыв Мигеля Арройо.

Образ Халворсона исчез с экранов; у телевизоров снова приглушили звук, и все продолжили выпивать.

— Молитвы — это хорошо, — заметил Нил, — но Игнатию Ханнану пришла в голову дельная мысль.

Те, кто родился и вырос в более чем скромных условиях, а затем сколотил огромное состояние, о котором не смел даже мечтать, ведут себя по-разному. Одни подражают жизни римского императора или бывшего президента, ублажают свою плоть, выставляют себя на всеобщее посмешище, занимаются стяжательством, скупая в огромных ненужных количествах неважно что — особняки, дорогие машины, элитных лошадей; при этом они заводят себе жен или, по крайней мере, постоянных подружек. На такой путь нередко встают профессиональные спортсмены, эти бесконечно богатые гладиаторы нашей эпохи. Но если деньги и земные блага не могут полностью ублажить сердце, плотские утехи также не приносят облегчения. Наркотики и предлагаемое ими забытье становятся последней соломинкой.

Другим путем является политика: нувориш поддерживает какие-нибудь начинания правительства и щедро спонсирует политиков, обещающих претворить их в жизнь; как правило, эти начинания нацелены на экономический статус донора, отсюда огромное количество миллиардеров-либералов. «Выкачивайте деньги у богатых» — вот лозунг, который производит прямо-таки магическое действие на тех, кто сколотил себе состояние. Разумеется, удар могут смягчить бухгалтеры, умеющие выискивать дыры в законодательстве, и пронырливые финансовые советники.

По третьему пути ходят реже всего. Как только становятся видны ограничения безграничного богатства, мысли обращаются к вопросам, которыми мучаются как богатые, так и бедные. Что все это значит? Каков смысл жизни? Или более к месту: «Что хорошего в том, чтобы получить весь мир, но при этом потерять свою душу?» Подобные вопросы порождают обращение к религии с дополнительным благословением, заключающимся в том, что новообращенный имеет возможность щедро жертвовать на все благие дела. Огромные взносы на благотворительность, сделанные без лишней огласки, успокаивают душу, и человек с воодушевлением возвращается к религии своего детства. Именно по третьему пути пошел Игнатий Ханнан.

Еще мальчишкой он обнаружил, что компьютер устроен ненамного сложнее простых счетов. Подростком Игнатий уже тестировал программное обеспечение для одной электронной компании, и вскоре его приняли туда на постоянную работу, положив оклад, поразивший его родителей. Однако деньги по-прежнему не интересовали Игнатия сами по себе. В течение нескольких лет ему было достаточно лишь чистого наслаждения работой над новыми программами; затем, в возрасте двадцати с небольшим, он основал компанию «Эмпедокл», и, когда ему не было еще и тридцати, его фамилия попала в список двадцати пяти богатейших людей страны. Но когда Игнатий коснулся головой потолка Хрустального дворца богатства, с ним что-то произошло. Как-то раз бессонной ночью, плавая по телевизионным каналам в желании рассеяться, он наткнулся на EWTN, и монахиня Ангелика, казалось, обращалась прямо к нему с простотой его собственной праведной матери. Игнатий был потрясен. Он вылетел в Бирмингем, где исповедался в своих грехах, мелких проступках человека бесконечно занятого, и поклялся изменить свою жизнь.