— Вы говорили, что знаете, кто убийца.

— Да, я знаю, кто он, — ответил доктор Фелл. — А известно ли вам, почему я испытываю непреодолимое желание пнуть самого себя? Не только потому, что все это время он был у меня под носом, а потому что практически все время он говорил мне правду, а я, несмотря ни на что, так и не сумел почувствовать это. Он был настолько правдив, что даже сама мысль, что я не верил ему и считал его наивным, причиняет мне боль.

— Трюк с исчезновением?

— Вот этого я пока не знаю… Ну, вот мы и пришли.

На верхнем этаже, куда едва проникал дневной свет, помещалась всего одна комната. В нее вела грубо сколоченная дверь, окрашенная в зеленый цвет. Потолок в комнате был низкий, окна, по всей видимости, не открывались уже давно. Пошарив в полумраке, доктор Фелл нащупал газовую лампу под обшарпанным абажуром. Дрожащее пламя осветило аккуратно прибранную, однако довольно бедную комнату, оклеенную грошовыми обоями. Из мебели здесь были только белая железная кровать и облезлое бюро. На последнем лежала записка, придавленная пузырьком из–под чернил. Над мутным зеркалом висела дощечка, на которой витиеватым старинным шрифтом была написана цитата на Священного Писания: “Мне отмщение и аз воздам”.

Тяжело дыша, доктор Фелл подошел к бюро и развернул записку. Рэмпол отметил в строках этого краткого сообщения даже некую напыщенность:

“Джеймсу Долберману, эсквайру.

Я оставляю Вам мои немногочисленные пожитки, как они есть, взамен недельного уведомления об освобождении квартиры. Они мне более не понадобятся. Я возвращаюсь в свою могилу.

Пьер Флей”.

— Почему он с такой настойчивостью твердит о возвращении в могилу? — спросил Рэмпол. — Все это выглядит так, словно здесь заключен какой–то смысл, даже если его там нет… Ведь Флей — реальная личность, а не кто–то, выдававший себя за Флея!

Доктор Фелл не ответил, он снова впал в мрачное настроение, которое усугублялось по мере изучения потертого серого ковра на полу.

— Ни одного следа, — простонал он, — ну хоть бы какая–нибудь отметина, автобусный билет или еще хоть что–нибудь! Нет, осматривать его имущество я не собираюсь. Полагаю, что Самерс уже сделал это. Идемте отсюда! Возвращаемся на Рассел–сквер, к Хедли.

Молча они шли в направлении Рассел–сквер. Хедли заметил их из окна гостиной и отправился открывать парадную дверь. Он встретил друзей в слабо освещенной прихожей. Дьявольская маска на висевших позади него самурайских доспехах являла собой замечательную карикатуру на него самого.

— Я чувствую, что у нас прибавилось проблем, — почти с мягкостью в голосе произнес доктор Фелл. — Мне нечего вам сообщить. Я предполагал, что моя экспедиция окончится ничем, но не нахожу утешения в том, что оказался провидцем. Что нового у вас?

— Это пальто… — начал Хедли. — Послушайте, Фелл, получается бессмыслица. Если Мэнгэн лжет, то я не могу найти здравого объяснения, зачем он это делает. Это пальто уже у нас. Новое пальто, совершенно новое. Карманы пустые — в них не найдено даже обычного мусора, пуха или табачной трухи, появляющихся, стоит лишь поносить пальто совсем немного Однако если сначала мы столкнулись с загадкой двух пальто, то теперь возникла другая, которую можно назвать “загадкой пальто–хамелеона”.

— А что случилось с пальто?

— Оно поменяло цвет.

Доктор Фелл прищурился, что свидетельствовало о его нарастающем любопытстве.

— Я никоим образом не думаю, — сказал доктор, — что это событие так сильно повлияло на ваш рассудок, не так ли? Гм, поменяло цвет, вы говорите? Уж не собираетесь ли вы сообщить мне, что теперь пальто стало ярко–изумрудным?

— Я только хочу сказать вам, что оно поменяло цвет. Идемте!

Он открыл дверь в гостиную. Комната была обставлена в духе старомодной тяжеловесной роскоши: светильники из бронзы, позолоченные карнизы, тяжелые шторы, напоминавшие застывший водопад. Все лампы были зажжены. Барнэби развалился на кушетке, Розетта нервно ходила по комнате взад и вперед. В углу за радиоприемником стояла Эрнестина Дюмон, уперев руки в бедра и закусив верхнюю губу, с язвительным выражением на лице. И наконец, Бойд Мэнгэн стоял спиной к камину, от возбуждения раскачиваясь из стороны в сторону.

— Я знаю, что эта вещь чертовски здорово на мне сидит, — яростно твердил Мэнгэн. — Я знаю. Согласен, пальто мне впору, но оно не мое! Во–первых, я всегда ношу непромокаемый плащ — он висит в прихожей. Во–вторых, я никогда не позволил бы себе купить такое пальто — оно стоит не меньше двадцати гиней. И в-третьих…

Хедли постучал по дверному косяку, привлекая внимание. Появление доктора Фелла и Рэмпола, казалось, успокоило Мэнгэна.

— Не могли бы вы повторить все это еще раз? — попросил Хедли. Мэнгэн закурил. Пламя спички отразилось в его темных глазах кровавой точкой. Он затянулся и выпустил клуб дыма с видом человека, которому на роду написано пострадать за правое дело.

— Лично я не понимаю, — возразил Мэнгэн, — почему все вечно упирается в меня. Возможно, существовало другое пальто, хотя мне опять–таки не понятно, почему кому–то приспичило повсюду разбрасывать свой гардероб… Послушай, Тед. Сейчас я покажу его тебе.

Он схватил Рэмпола за руку и потащил к камину, словно собираясь выставить на всеобщее обозрение.

— Придя сюда вчера вечером, я собирался повесить свое пальто — я имею в виду непромокаемый плащ — в гардероб прихожей. Как правило, там нет необходимости включать свет, вы нащупываете первый попавшийся крючок и вешаете свою одежду на него. И я бы особо не беспокоился, но у меня был с собой сверток с книгами, который мне хотелось положить на полку, поэтому я включил свет. И увидел еще одно пальто, висевшее в дальнем углу. Оно было примерно такого же размера, как и то желтое твидовое, что у вас. Точно такое же, только черное.

— Еще одно пальто, — повторил доктор Фелл, с любопытством взглянув на Мэнгэна. — Мой мальчик, почему вы сказали “еще одно пальто”? Если вы в чьем–нибудь доме увидели сразу несколько пальто, вам пришло бы в голову так сказать? Из собственного опыта знаю, что наименее приметная вещь в доме — это висящая на вешалке одежда. И даже если вам кажется, что одна из вещей — ваша, вы не можете точно знать, какая именно. Не так ли?

— Я знаю пальто всех присутствующих здесь, — возразил Мэнгэн. — А на это я обратил особое внимание, так как решил, что оно должно принадлежать Барнэби. Мне не сказали, что он уже здесь, и я поинтересовался, пришел ли он…

Барнэби держал себя по отношению к Мэнгэну грубовато–снисходительно. Он уже не был таким жалким, как на Калиостро–стрит.

— Мэнгэн, — произнес он, обращаясь к доктору Феллу, — очень, ну просто очень наблюдательный молодой человек. Ха–ха–ха! Особенно там, где дело касается меня.

— А у вас есть возражения? — спросил Мэнгэн, понизив голос.

— А пусть он расскажет вам одну историю. Розетта, дорогая! Разрешите предложить вам сигарету. Между прочим, могу сказать, что это было не мое пальто.

Мэнгэн обернулся к доктору Феллу и продолжал:

— Как бы то ни было, я запомнил его. А сегодня утром пришел Барнэби и обнаружил, что пальто с кровью на подкладке — то, что светлое — висит на старом месте. Разумеется, единственным объяснением может быть то, что на вешалке было два пальто. Сумасшествие какое–то. Я могу поклясться, что вчера вечером пальто никому из присутствующих не принадлежало. И вы сами можете убедиться в этом. Было ли на убийце одно пальто, или оба, или ни одного? Кроме того, у черного пальто был какой–то странный вид…

— Странный? — перебил его доктор Фелл так резко, что Мэнгэн вздрогнул. — Что значит: странный?

Эрнестина Дюмон вышла из–за радиоприемника. Этим утром она выглядела еще более осунувшейся: щеки ее ввалились, вокруг глаз залегли темные круги, придававшие ее внешности таинственность. Но несмотря на это, черные ее глаза не утратили блеска.

— Боже, что за резон продолжать обсуждать все эти глупости? — воскликнула она. — Почему вы не спросите меня? Очевидно, что я должна знать об этом больше, чем он. Разве не так? — Она взглянула на Мэнгэна и нахмурилась. — Нет, нет! Я думаю, что вы старались рассказать правду, как вы ее поняли, но слегка напутали. Да, желтое пальто было здесь вчера вечером. Рано вечером, перед обедом. Оно висело на том же крючке, на котором Мэнгэн, как он сказал, видел черное. Я тоже видела его.