Голос Миллза, хотя он и пытался сохранить внешнее спокойствие, дрожал.

— Продолжайте, мистер Миллз! Вы разглядели этого человека?

— Да, достаточно хорошо. Когда он появился в лестничном проеме, он взглянул в мою сторону.

— И что же?

— Воротник его пальто был поднят, на голове — вязаная лыжная шапочка. Но, джентльмены, у меня дальнозоркость, и я хорошо рассмотрел его лицо. На нем была надета детская карнавальная маска, вроде как из папье–маше. Мне запомнилось, что она изображала продолговатое гладкое лицо розового цвета, с широко открытым ртом. И, насколько я помню, он не снял ее.

— Вы совершенно правы, — раздался спокойный голос со стороны двери. — Это была карнавальная маска. И, к сожалению, он ее не снял.

Женщина стояла в дверях, обводя взглядом присутствующих. Рэмпол, сам не зная почему, почувствовал, что это — необыкновенная женщина. В ее внешности, однако, не было ничего необычного, кроме блестящих и очень живых карих глаз. Она была небольшого роста, с крепко сбитой фигурой, на бледном лице выделялись довольно широкие скулы, но у Рэмпола сложилось впечатление, что она, если бы захотела, могла выглядеть красавицей. Одета она была в простое темное платье, украшенное на груди белыми кружевами.

Что же в ней было необычного? Сила, дерзость? Скорее, это была какая–то особенная внутренняя энергия, сродни электрической, которую она распространяла вокруг себя.

Женщина подошла к ним. Рэмпол был убежден, что убийство профессора Гримо нанесло ей удар, от которого ей никогда не оправиться, и она только усилием воли сдерживает себя, чтобы не разрыдаться.

— Я — Эрнестина Дюмон, — сказала она. — Я пришла, чтобы помочь вам найти того мерзавца, который стрелял в Шарля.

Она говорила почти без акцента, но очень глухо и безо всякого выражения.

— Когда я услышала о случившемся, я не смогла сразу подняться наверх. Потом я хотела поехать с ним в больницу, но доктор мне не разрешил. Он сказал, что со мной захотят побеседовать люди из полиции.

Хедли встал.

— Садитесь, пожалуйста. Мы хотели бы поговорить с вами чуть позже. Пока же я попрошу вас внимательно выслушать то, что рассказывает мистер Миллз и, если нужно, дополнить его.

Она зябко поежилась от сквозняка, и доктор Фелл, внимательно наблюдавший за ней, кинулся закрывать окно. Затем женщина бросила взгляд на камин, где под пеплом от сгоревшей бумаги едва теплился огонь. До нее дошли, наконец, слова Хедли, и она кивнула в знак согласия.

— Да, конечно. Он приятный, хотя и бедный молодой человек, и голова у него светлая. Правда, Стюарт? Ты продолжай, пожалуйста, а я послушаю.

Миллз, если и был задет ее тоном, не подал виду. Он только моргнул пару раз, потом картинно воздел руки.

— Если мадам Пифии угодно так думать, — продекламировал он, — я не возражаю. Итак, на чем я остановился?

— Вы говорили о словах доктора Гримо, когда он увидел посетителя: “О боже! Кто вы?” Что было дальше?

— Ах, да! Он не надел пенсне, оно болталось на шнурке, и мне показалось, что он принял маску за настоящее лицо. Но прежде, чем он успел надеть пенсне, незнакомец сделал какое–то быстрое движение рукой и вошел в дверь. Доктор Гримо хотел загородить проход, но не успел, и я услышал смех незнакомца. Когда посетитель вошел, — Миллз сделал паузу, не скрывая своей растерянности, — и это самое странное — мне показалось, что мадам Дюмон, хотя и прижалась к стене, сама закрыла за ним дверь. Я помню ее руку на дверной ручке.

— Мой мальчик! — воскликнула Эрнестина Дюмон. — Что ты хочешь этим сказать? Думай, что ты говоришь, дурачок! Не считаешь ли ты, что я нарочно оставила этого мерзавца наедине с Шарлем? Да он просто захлопнул за собой дверь! Потом он еще повернул ключ в замке.

— Минуточку, мадам… Это правда, Миллз?

— Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я просто хочу сообщить факты и свои личные впечатления. Я ничего не “имею в виду”. Поправку принимаю: он, как сказала Пифия, повернул ключ в замке.

— И это он считает невинной шуточкой — “Пифия”! — раздраженно вставила мадам Дюмон. — Ничего себе!

Миллз улыбнулся.

— Итак, джентльмены, я могу поверить, что Пифия была возбуждена. Она начала звать Гримо по имени и дергать дверную ручку. Я слышал голоса изнутри, но находился довольно далеко, а дверь, если вы помните, толстая. Секунд на тридцать все затихло — за это время, надо думать, человек снял маску с лица. Потом профессор Гримо крикнул: “Пошла к черту, дура! Я сам управлюсь”.

— Понятно. Не заметили ли вы в голосе испуг или что–нибудь еще?

Секретарь покачал головой.

— Напротив, мне показалось, что он произнес эти слова с облегчением.

— А вы, мадам, подчинились и сразу ушли?

— Да.

— Однако, — заметил Хедли, — это не похоже на обычную шутку: явиться в дом в маске и вести себя таким странным образом. Вам было известно, что вашему хозяину угрожали?

— Я служу у Шарля Гримо более двадцати лет, — ответила женщина спокойно. Слово “хозяин” задело ее, это было видно по глазам. — И я не помню случая, чтобы он не мог где–нибудь управиться сам. Подчиниться? Конечно, я всегда подчинялась ему! Кроме того, вы пока еще не спросили мое мнение, — ее губы растянулись в подобие улыбки, — все это интересно, как сказал бы Шарль, с психологической точки зрения. Вы не спросили у Стюарта, почему ОН подчинился и не поднял шум? Да потому что, по вашему мнению, он просто испугался! Спасибо за внимание. Продолжайте, пожалуйста.

Хедли снова обратился к секретарю:

— Вы помните время, мистер Миллз, когда высокий человек вошел в комнату?

— Было без десяти десять. На моем рабочем столе есть часы.

— А когда вы услышали выстрел?

— Точно в десять минут одиннадцатого.

— Вы хотите сказать, что все это время наблюдали за дверью?

— Да, и очень внимательно, несмотря на то, что Пифия тут говорила о моей робости, я первым оказался у двери, когда раздался выстрел. Дверь все еще была заперта изнутри, как вы, джентльмены, могли убедиться сами — вы подошли вскоре после этого.

— За те двадцать минут, пока они были вдвоем, слышали ли вы голоса, шаги, какие–нибудь другие звуки?

— Один раз мне показалось, что голоса стали громче, и добавился еще один звук, который я мог бы назвать глухим ударом. Но я находился на некотором расстоянии. — его взгляд встретился с холодным взглядом Хедли. На лбу секретаря снова выступили капельки пота.

— Теперь я понимаю, что все это может казаться вздором. Тем не менее, джентльмены, я клянусь, что так оно и было! — неожиданно он вскинул кулак, и голос его прозвучал звонко.

— Все нормально, Стюарт, — спокойно сказала женщина, — я могу подтвердить твои слова.

Хедли был мрачен.

— Нам от этого, я думаю, не легче. Еще один вопрос, мистер Миллз! Можете ли вы подробно описать посетителя?.. Минуточку, мадам! — Он не дал ей раскрыть рта. — Вес в свое время! Итак, мистер Миллз?

— Я могу точно сказать, что на нем было надето длинное черное пальто и вязаная шапочка какого–то коричневатого цвета. Брюки у него были темные. Ботинок я не видел. Его волосы, когда он снял шапку… Это странно! Я теперь точно припоминаю, что его волосы выглядели необычно темными и блестящими, словно вся его голова была сделана из папье–маше!

Хедли, прохаживавшийся взад и вперед по комнате, обернулся к нему так резко, что тот вздрогнул.

— Джентльмены! — воскликнул Миллз. — Вы просили меня рассказать все, что я видел. Именно это я и видел. Это правда!

— Продолжайте! — приказал Хедли.

— Кажется, на нем были перчатки, хотя он и держал руки в карманах, так что я не совсем уверен. Он был высокого роста, на три или четыре дюйма выше доктора Гримо, среднего телосложения. Это все, что я могу с уверенностью сказать.

— Он был похож на того человека, Пьера Флея?

— Пожалуй, да. Так сказать, с одной стороны — похож, а с другой — не похож. Я бы сказал, что он еще выше Флея, и не такой худой, хотя за это я не ручаюсь.