— Давай, катись быстрее в мотель! — бросил Макгрудер, не обращая внимания на его слова.

А я чувствовал себя все хуже и хуже, и мне было безразлично, что они будут делать.

— Какое в вашем штате наказание полагается тому, в кого стреляли из ружья? — попытался я ввернуть реплику.

Но они не обращали на меня внимание.

— Потом съезди и к этому амбару и осмотри его, — добавил Макгрудер.

Рыжий вышел. Я забыл здешние правила и снова закурил. Макгрудер сразу выхватил у меня сигарету и растоптал ее. По крайней мере какое–то разнообразие.

— Благодарю! — сказал я.

Он сел за стол и устремил на меня холодный взгляд. А я жадно смотрел на сигарету.

— Я что, арестован? — спросил я. — И если арестован, то какие обвинения вы мне предъявляете? Как незаконно двигавшейся мишени?

— Скажем просто, что вы задержаны для допроса до выяснения обстоятельств. До тех пор, пока он не вернется.

— И как долго, по вашему мнению, он будет исследовать эту сотню квадратных миль? С полчаса? В пять у меня свидание.

— С вашей подругой? Я думал, она выбыла из строя после всех этих штучек.

— Она — в постели в связи с полным физическим и нервным истощением, — вежливо сказал я. — Видимо, это вы имели в виду?

Мой тон не задел его, но, может быть, это было и к лучшему. Разозлить его, находясь в моем положении, значило бы получить по уху или схлопотать 30 суток.

Послышались шаги, и в дверь вошел Редфилд. Он был в шляпе и, видимо, только что появился в управлении. Он был явно чем–то взволнован. Прислонившись к дверному косяку, он мрачно уставился на меня. Прошло секунд тридцать, прежде чем он произнес:

— Ну ладно, рассказывайте! Кого вы убили?

— Никого, — ответил я. — Я не стрелял, я…

— Помолчите! — сказал он бесстрастным тоном. — Через минуту–другую мы это выясним. Я подумал, Чэтэм, — вас, возможно, заинтересует тот факт, что я получил ответ из Сан—Франциско?

— Вот как? — сказал я.

— Несоответствующее поведение. Неплохо звучит, не так ли?

Макгрудер навострил уши, и я понял, что он ничего не знал о посланной Редфилдом телеграмме.

— И в результате, — спросил он быстро, — эту обезьянку выбросили из рядов тамошней полиции?

Редфилд кивнул:

— Самый настоящий садист. Избивает людей, наверное, из–за этого и вылетел. И вот, когда в Сан—Франциско уже не в состоянии терпеть его присутствие, он является сюда, чтобы облагодетельствовать нас своими талантами.

Глаза Макгрудера заблестели, но Редфилд не обратил на него внимания:

— И так, Чэтэм, что вы скажете?

— Ничего, — ответил я.

— Ну–ну! Подумайте! — Он слегка улыбнулся, но взгляд его не стал мягче.

— Если они прислали вам телеграмму, — сказал я, — то они, вероятно, сообщили вам все, а не половину. Так что, если вы решили игнорировать все остальное сообщение, то мне добавить нечего.

— Разумеется, — ответил он презрительно. — Они сообщили, что вы ушли в отставку.

— Вот именно! И по своей воле. Меня отстранили от работы на 30 дней, но еще до истечения этого срока я решил уйти совсем… — Тут я удивился, зачем я им все это объясняю; я редко объяснял кому–нибудь, что именно со мной происходило. И тем не менее, как ни странно, Редфилд был одним из тех полицейских, к которым я инстинктивно испытывал чувство приязни и уважения.

— И, разумеется, вы не были виновны в том, в чем вас обвинили?

— Нет, — ответил я. — Я был виновен.

Он взглянул на меня с каким–то странным выражением, но промолчал Через какое–то время он продолжал:

— Итак, теперь вы — вольный вояка. Профессиональный смутьян… Что у вас за связь с миссис Лэнгстон?

— Никакой связи нет… Кроме того, что она мне нравится. И я начинаю чувствовать к ней глубокое уважение. Мне нравятся люди, которые в трудные минуты держатся так, как она.

— Чепуха! За что она вам платит?

— Я же вам сказал, Редфилд, она мне ни за что и ничем не платит!

— Тогда почему же вы околачиваетесь около нее?

— Я могу ответить, что просто жду, пока не приведут в порядок мою машину. Можете позвонить в гараж и проверить.

— Но причина не в этом?

— Верно, не в этом, я мог бы назвать вам несколько причин. И одна из них: я не люблю, когда меня принуждают к чему–либо. Другая причина в том, что меня сам по себе интересует это г. мотель, но ведь мотель — это дело отнюдь не ваше. И самая главная причина: случай с кислотой произошел, отчасти, по моей вине. Как вы сами изволили выразиться, я стал совать свой нос в то, что меня не касалось, и мне намекнули, что если я буду вмешиваться, то принесу миссис Лэнгстон больше вреда, чем пользы. Так что теперь я просто не могу так вот уехать и предоставить ей расхлебывать эту кашу в одиночестве.

— У вас есть разрешение действовать в этом штате в качестве частного детектива?

— Нет.

— В том–то все и дело! Суньте еще свой нос во что–нибудь — и я воткну вам его в одно ухо и вытащу в другое!

— Вам бы лучше посоветоваться с вашим районным юристом, Редфилд. Ведь пока она мне ничего не платит, я действую не как частный детектив, а как частное лицо, а это совсем другое дело.

Он нахмурился:

— Есть разные способы урезонить вас, Чэтэм. И вам бы следовало это знать!

— Я знаю. Я видел, как применялись некоторые из них.

— Что ж, продолжайте в том же духе, и вы увидите кое–что еще… А теперь объясните, что это за чепуха такая: якобы в вас кто–то стрелял?

Я рассказал ему все, начиная с первого телефонного звонка неизвестной мне женщины. Мой рассказ занял всего несколько минут. — никто не задавал мне нелепых вопросов и не висел надо мной.

Редфилд присел на край стола, куря сигарету и слушая меня безо всякого выражения. Когда я закончил, он посмотрел на Макгрудера:

— Что–нибудь из этого проверено?

Тот кивнул:

— Там сейчас Митч.

— Хорошо! — Он снова повернулся ко мне и сказал: — Посмотрим, правильно ли я понял эту басню. Значит, вы утверждаете, что женщина специально направила вас туда, чтобы человек, притаившийся на сеновале, расстрелял вас из дробовика?

— Все верно.

— Но это означает предумышленное убийство, убийство первой категории! Вы с этим согласны?

— Конечно!

Он немного наклонился вперед, направив на меня свой грозный указующий перст:

— Неужели, Чэтэм, я должен поверить вашей басне, что два каких–то человека настолько обеспокоены вашим поведением, что решаются на убийство первой степени с перспективой окончить жизнь в камере смертников? И почему? Неужели только потому, что вы могли узнать, кто бросил таракана в суп миссис Лэнгстон? — Он вздохнул и покачал головой. — Вы знаете, Чэтэм, сколько они бы получили за проделку с кислотой, если бы их за это судили?

— Год… Шесть месяцев. А может быть, и меньше.

— И тем не менее, вы считаете, что я должен поверить…

— Бросьте, Редфилд! Ответ на этот вопрос вы знаете не хуже меня!

— Вы так считаете?

— Они чертовски нервничают, но, разумеется, не из–за того, что схлопочут за проделку с кислотой!

— В таком случае, из–за чего? Скажите нам, чего они боятся?

— Видимо, расплаты за убийство, — ответил я. — Ведь им нечего терять после того, как одно уже совершено.

Он внимательно следил за мной, как будто притаившись:

— Разве кто–нибудь был убит?

— Лэнгстон.

— Я так и думал, что вы скажете это. Но только нет ли в вашей логике какого–нибудь изъяна? Мы расследовали это убийство целых семь месяцев, и никто не пытался нас убить.

Разговор принимал нехороший оборот, но я ничего не мог поделать. Он загонял меня в угол, а мне оставалось лишь смотреть, как он это делает.

— Ну, так что вы ответите на это? — снова спросил он. — Впрочем, постойте! Возможно, я понял вашу мысль. Вы хотели сказать, что мы их мало беспокоим, потому что у нас недостаточно ума и нам все равно не удалось бы распутать эго преступление.

— Я этого не говорил.

— Конечно, возможно и другое объяснение, — продолжал он. Беседа шла еще в мирном тоне, но чувствовалось, как в нем закипает ярость. Правда, пока еще он владел собой, — может быть, не сорвется. Макгрудер таращился удивленно — не понимая, что происходит. А Редфилд продолжал: