Рут неохотно уступала Арни, редко оставляла за ним решающее слово. Но сейчас она разрешила ему самому принять решение:

— Ладно, Арни. Поговорим потом.

Как обычно, на столе было больше еды, чем могла одолеть целая армия, а миссис Рот неустанно призывала всех отведать еще что-нибудь.

— Неужели вам не нравится? — вопрошала она, пока дети шныряли кругом, а взрослые разговаривали. Рут все нравилось. Здесь она чувствовала себя как дома.

Наконец миссис Рот разрешила всем встать из-за стола. Все были довольны, хорошо накормлены и счастливы. Рут взяла Арни под руку и многозначительно взглянула на него. Дом Ротов стоял на вершине холма Энсино, откуда открывался вид на мерцавшую долину Сан-Фернандо. Из комнаты для игр доносились громкие звуки, издаваемые двумя телевизорами и стереопроигрывателем, голоса детей и взрослых смешались. Рут и Арни вышли на улицу, где их встретила благословенная прохлада и тишина.

Бассейн был освещен, от него исходило желтовато-зеленое мерцание; мигающие огоньки отбрасывали маленькие конусы, освещая им дорогу.

— Арни, — сказала Рут после недолгого молчания, — давай поженимся.

— Конечно. — Он крепко сжал ей руку. — Мы собираемся это сделать в июне. Ты не забыла?

— Я имею в виду прямо сейчас.

Арни тихо рассмеялся:

— Какая ты сумасшедшая и нетерпеливая женщина!

— Я не шучу, Арни. Я не могу ждать.

Арни остановился и повернулся к ней лицом.

— Ты не можешь ждать? Что ты хочешь этим сказать?

Заготовленные слова куда-то испарились; нахлынувшие эмоции перечеркнули заранее продуманную речь, спокойную дикцию. Она выпалила все, не завершая предложений, не делая пауз между словами и отчаянно жестикулируя. Рут говорила о необходимости побыстрее, до интернатуры и ординатуры, родить ребенка, ибо потом будет уже поздно, о стремлении опередить биологические часы, о том, что ей не хочется родить первого ребенка после тридцати, о том, как важно родить сейчас, и что все это сводит ее с ума. Арни выслушал все это молча, новая причуда Рут совершенно сбила его с толку. Ведь они договорились, что заведут семью через три года. И пока Арни старался взять в толк разрозненные фразы, биологические факты и точный календарь, в котором Рут разобралась после сложных расчетов, он услышал нечто другое, чего не было в словах, но читалось в ее отчаянном взгляде, полном мольбы голосе, едва заметной растерянности, которая, видно, охватывала ее.

«Почему?» — удивлялся он.

Сказанное Рут никак не объясняло неожиданную потребность немедленно завести ребенка. И снова, как прежде, Арни пришло в голову, что он по-настоящему не знает Рут Шапиро. В ее душе остались тайные ходы и незаметные течения, которые ему неведомы. Несколько раз за эти три года он с удивлением думал, что Рут осталась для него тайной.

— Если поженимся сейчас, — протянул он, — то где мы будем жить? Моя квартира слишком далеко от тебя, и не думаю, что нам в это время удастся снять что-нибудь рядом с колледжем.

Рут уставилась на влажную траву. Настал щекотливый момент. А если он не согласится, если будет настаивать на том, чтобы подождать, что тогда? Рут знала, что надо поскорее родить ребенка, доказать, что она заплатила не слишком большую цену ради того, чтобы изучать медицину, доказать всем, что она может всего добиться, стоит только захотеть — но насколько оправдана такая спешка? Стоит ли рисковать и испортить отношения с Арни?

— Мы будем жить как и прежде, — тихо сказала она. — Это продлится всего шесть месяцев.

Арни хлопал глазами и не знал, что сказать.

— Ты уверена, что больница возьмет тебя в интернатуру беременной?

— Если мы сделаем так, что я рожу в сентябре, — быстро заговорила Рут, — тогда за время практики я буду ходить беременной самое большое два с половиной — три месяца.

— Но как мы управимся — я на новой работе, а ты на практике?

— Я уверена, что моя мать выручит нас до тех пор, пока мы не обустроимся. Можно взять студентку, чтобы она посидела с ребенком. — Рут схватила его за руку. — Я знаю, Арни, у нас получится. Для меня это так много значит!

Некоторое время он смотрел хмуро, раздираемый доводами здравого смысла и мольбой в глазах Рут, затем смягчился.

— Ну если для тебя это так важно… — сказал он, пожав плечами.

Рут бросилась в его объятия и прижалась лицом к его груди.

— Спасибо тебе, Арни! Все здорово получится! Вот увидишь! Все получится замечательно!..

— Счастливого Нового года, Мики!

— Глупый, Новый год отмечали три недели назад.

— Новый год все еще продолжается.

— Сейчас только восемь часов. Обычно счастливого Нового года желают в полночь.

Джонатан отстранился, делая вид, что недоволен ею.

— Не знал, что ты такая раба условностей.

Оба отмечали за бутылкой «Дом Периньон» завершение съемок фильма «Медицинский центр!». На полу между ними лежали остатки легкого ужина, который доставили от «Юргенсена» в обернутой целлофаном корзинке. Из стереомагнитофона лилась песня Джоан Баэз «Молчаливое бегство».

Мики, склонив голову, разглядывала золотистые пузырьки в своем фужере. Вечер был задуман как праздничный, оба уже много дней собирались встретиться, но, оказавшись здесь, в мире Джонатана, в его доме в Вествуде, празднуя победу, она почувствовала странный холодок.

Сильная рука взяла ее за подбородок, и голос, который всегда возбуждал ее, спросил:

— Что не так, Мики?

Она старалась не смотреть ему в глаза:

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты молчишь весь вечер. Кажется, будто твое тело здесь, а мысли витают где-то в другом месте. Где ты, Мики Лонг?

Ей надо было подумать, найти верные слова. Как объяснить, что новый год принес с собой необъяснимую печаль? Что в то мгновение, как она услышала далекий звон колоколов на башне колледжа и хирург, оторвав взгляд от пациента, обратился к операционной бригаде: «Наступил 1972 год. Счастливого Нового года», Мики почувствовала, что холодная рука сжала ее душу. Этот холод не отступил и сейчас, даже сегодня вечером, даже в объятиях Джонатана.

Все было не так. Ради этого года она жила всю свою жизнь, ради этого года было принесено столько жертв, и сейчас ее охватил страх. «Мне нужно больше времени, чтобы разобраться в своих чувствах к Джонатану, найти ему место в своей жизни, и свое место в его жизни». Три недели и один день назад ей было легко любить Джонатана, ибо в запасе у них оставался один год. Но теперь она осознавала: близится решающий миг, до него осталось всего шесть месяцев. Мики завершит один этап, за которым последует новый, и, как она ни пыталась, ей не удалось найти место Джонатану в этом раскладе.

— Завтра я уезжаю на Гавайские острова, — наконец пробормотала она.

Сквозь тяжелые шторы в комнату проникал шум непрерывного движения на бульваре Вествуд. Люди спешили в большие кинотеатры, искали уединения в ресторанах, кружили вокруг Калифорнийского университета, надеясь чудом найти место, где припарковать машину. Жизнь продолжалась даже в это напряженное для Мики мгновение.

— Речь идет о собеседовании по поводу интернатуры? — наконец спросил Джонатан.

Мики подняла голову:

— На прошлой неделе я получила телеграмму. Со мной хотят побеседовать. Меня не будет два дня.

Джонатан стал кусать губы, посмотрел на шампанское, затем отложил свой фужер в сторону.

— Значит, ты уезжаешь?

— Джонатан, ты же знаешь ответ, я не передумала. Я давно говорила тебе, что для меня значит «Виктория Великая». Это лучшая в мире больница пластической хирургии, я уже три года мечтаю туда попасть. Это ради «Виктории Великой» я так усердно трудилась, бегала на все вызовы из отделения неотложной помощи и операционной, заводила знакомства в больнице Святой Екатерины, чтобы заручиться характеристиками…

Джонатан тут же вскочил. Мики не надо было упоминать о вызовах из больницы: они стали препятствием для них, вынуждали ее в последнюю минуту отменять свидания, спешно покидать рестораны… Зуммер Мики однажды затрезвонил даже в тот момент, когда оба лежали в постели.