— Боюсь, я не знаком с вами, — сказал он, придвигая к ней другой стул и ища глазами у нее на груди бирку с именем. — Вы медсестра?

Рут тяжело сглотнула. Она пришла в себя, но ее еще била дрожь.

— Нет, я студентка.

— Вот как? Теперь понятно. Третий курс? Четвертый?

— Первый.

Брови Скотта поднялись до края колпака:

— Студентка первого курса?! Как вы здесь оказались?

Рут рассказала о программе «Студент в роли врача» и о том, что сегодня у нее первый из трех дней стажировки в родильном отделении.

— Значит, вы решили почувствовать вкус настоящей медицины, — заметил он и неожиданно тепло улыбнулся. — Вам везет. Студентом я попал в больницу только на третьем курсе и, скажу я вам, испытал шок. Я упал в обморок, когда впервые увидел, как берут пробу спинного мозга! Какая замечательная идея — дать студентам почувствовать все это как можно раньше! Те, у кого сердце не лежит к медицине, успеют передумать. А дойдя до третьего курса, бросать учебу уже слишком поздно и не знаешь, что делать.

Доктор Скотт умолк и посмотрел на нее:

— Сегодняшний опыт не разочаровал вас в медицине?

— Нет.

Он широко улыбнулся:

— Должно быть, у вас уже был какой-то опыт? Опыт работы санитаркой? Лаборанткой? — Видя, что Рут отрицательно качает головой, он спросил: — Совсем ничего? Вы хотите сказать, что впервые видите, как рожают?

— Я не видела даже, как рожает кошка.

Скотт откинулся на стул и скрестил руки на груди, на его лице появилось выражение, которое Рут никак не могла понять. Но тон его голоса все прояснил:

— Поразительно… Вы знали, что надо делать. Вы не дрогнули и не сбежали. Вы не бросили ее.

— Я разрыдалась.

Он пожал плечами:

— Со всеми нами такое рано или поздно случается. У вас это уже позади. — Он глубоко задумался, затем спросил: — Вы собираетесь стать акушером?

— Врачом широкого профиля.

— Неплохо бы подумать о специализации. Ваше место здесь, в родильном отделении.

Глаза Рут округлились. Она оглядела палату, посмотрела на неуместные шторки с лимонами и ананасами, на пустое место, где стояла койка Леноры, и с удивлением подумала: «Здесь?» Но, вспомнив самое важное, что ее тревожило, спросила:

— С Ленорой все в порядке?

— Она чувствует себя отлично. Родился здоровый малыш. Почти в отличном состоянии благодаря вам. Хотите взглянуть на него?

— Да.

Доктор Скотт и Рут встали, он взял ее под руку и вывел из предродовой палаты.

— Будет больно?

— Только при местном уколе. И только после того, как прекратится действие ксилокаина.

Пока доктор Новак собирал поднос с инструментами, Мики отвернулась, не желая смотреть. Она уставилась в окно: с высоты седьмого этажа открывался вид на Тихий океан. Под февральским дождем на берег накатывались и пенистые волны.

— Мики, вам страшно?

— Да.

— Дать вам успокоительное?

— Нет.

Мики говорила, не глядя на него, не видя, что делают его руки с ужасными инструментами на подносе. Ее ладони покрылись потом, она постоянно вытирала их смятым носовым платком.

За семь дней, прошедшие с того момента, как Мики дала согласие на операцию, она старалась подготовиться к этому моменту, но все заверения врача и ее философские размышления, похоже, рассеялись как дым. Ведь это была в высшей степени рискованная операция без всяких гарантий на успех.

Тогда на новогодней вечеринке в Энсинитас-Холле доктор Новак держал ее руку и говорил: «Думаю, что смогу исправить ваше лицо». После этих слов Мики не могла убежать от него; она снова села на скамью, и он ей все объяснил.

— У меня есть грант на исследования в больнице Святой Екатерины. Я пластический хирург и проверяю разные методы устранения гемангиом. Вот почему я так дерзко разглядывал вас. Я ищу пациента, который создаст мне имя. Используя свой новый метод, я сделал уже немало операций, и все закончились успешно. Но то были небольшие пятна. Для убедительности мне нужна сенсационная операция. И вот появились вы!

Мики тогда ничего не ответила. Ее охватил безудержный страх, но не перед Крисом Новаком или болью, а перед возможным разочарованием. Она не раз спрашивала его, удастся ли операция, и он каждый раз отвечал, что гарантий нет.

— У вас очень большое пятно. Я не припомню, чтобы встречал пятно на пол-лица. Это нежная область тела, и операция связана с риском. Сначала я сделаю тест на участке кожи спины, где ничего не видно, чтобы проверить, не возникнет ли у вас каких-нибудь осложнений.

— Что мне придется делать?

— Ничего. Приходить в мой кабинет каждую третью субботу. Это займет час. Мы проведем около шести или семи сеансов. Вы позволите мне фотографировать вас до и после процедур? Мне потребуется ваше письменное согласие на то, что я могу использовать ваше имя и фотографии в своих научных трудах и лекциях.

— А что если получится еще хуже?

— Вы хотите сказать, что будете выглядеть хуже? Нет.

У Мики пересохло в горле, она с трудом сглотнула и решила ринуться навстречу опасности, но доктор Новак добавил:

— Запомните: на время всех процедур забудьте о макияже. Так можно занести инфекцию.

Мики замерла, осознав, чем грозит ей это условие. Если каждый раз оперировать лишь маленький кусочек кожи, то остальная часть сине-красного пятна станет всем видна, а ходить без макияжа — все равно что гулять по колледжу обнаженной. Мики не пойдет на такое. Она так и сказала ему.

Однако Мики не догадывалась, что придется иметь дело с такой неодолимой силой, как подруги по квартире. Они оказывали на нее давление, подгоняли, умасливали, угрожали, не оставляли в покое.

— Я слишком часто разочаровывалась, — плача, сопротивлялась Мики, а Рут и Сондра почти в один голос отвечали:

— Разочарование еще никого не убило.

Постепенно подруги подточили волю Мики к сопротивлению, их оптимизм и энтузиазм сломили сопротивление.

— Это не твое лицо! Ты ведь не знаешь, как оно выглядит!

Именно Сондра сделала смелый, решающий шаг: пока Мики спала, она выбросила все ее бутылочки, спустила в канализацию кремы и притирания…

Рут и Сондра ждали на улице, когда выйдет Мики после своего первого сеанса.

— Все уже испытано, — говорил врач, пока Мики оцепенело сидела в похожем на зубоврачебное кресле. — Врачи уже не один год испытывают самые разные средства для лечения гемангиом, но результаты пока неутешительны. Этот шрам у вашего уха появился в результате попытки пересадить кожу. Не волнуйтесь, Мики, я сумею убрать его.

Ему ни к чему было рассказывать о методах, какие применялись — прижигание, замораживание, разрезание, — ибо Мики испытала их все. Эти методы большей частью оказались не только безуспешными, но и невероятно болезненными.

— Вам повезло, Мики, в том смысле, что эта гемангиома не капиллярная. Если бы она была из разновидности кавернозных, пришлось бы просить, чтобы сосудистый хирург перекрыл главные притоки кровоснабжения.

Когда доктор Новак кончиками пальцев коснулся ее волос, она вздрогнула. Первый раз, когда он это сделал — убрал волосы, чтобы посмотреть, Мики подумала, что умрет от стыда. Она чувствовала прикосновение воздуха к этой части лица, изучающий взгляд Криса Новака, кончики его пальцев, словно исследующих самую интимную, уязвимую часть ее тела. Она никогда не привыкнет к этому. Никогда.

— Я начну поближе к уху, Мики. Тогда если что пойдет не так, ничего не будет видно. — Пока он работал, его голос звучал ласково и успокаивал. Волосы закололи назад, затем накрыли полотенцем. Мики сделала так, как ей велел врач: перед процедурой вымыла лицо физогексом. Голова ее была откинута назад. Доктор Новак положил Мики еще одно полотенце под подбородок, затем снова вымыл физогексом правую сторону лица. Она услышала, как он что-то кладет, затем что-то берет.

— Хорошо, Мики, — сказал он. — Теперь я сделаю несколько булавочных уколов. Это ксилокаин.