Литмир - Электронная Библиотека
A
A

На его стук из хаты испуганно выскочила хозяйка.

— Кто это? — спросила она с порога.

— Отвори, Федора! Это я, Супрун.

— Ой, батюшки! Неужто вы?! — обрадованно воскликнула вдова, отворила сени, засмеялась. — Такого гостя никак не ждала! Спасибо, что не побрезговали нами…

Федора засуетилась вокруг него и, задевая сборчатой юбкой, повела в хату, где за столом тупо пропивал свою дань с кулаков Кузьма Василенко. Он тоже изумился, увидав Супруна, хотел подняться, сострить, но ни язык, ни ноги уже не слушались его.

— Нагрузился, — кивнула очипком в его сторону Федора. — Вам первачка с огнем или паленухи с дымком? — Быстрые глаза и полные губы вдовушки заиграли в улыбке.

— Я, Федора, к тебе, пусть это будет между нами, не по такому делу… — замялся Супрун.

Федора насторожилась, загадочно улыбнулась, покосилась на Кузьму и руками подперла груди. Их белые краешки выглянули сквозь прорезь сорочки.

— Прямо и не знаю, что такому дорогому гостю надо? — понизив и без того низкий голос, проговорила она, и Супрун только теперь увидел, как по-бесовски соблазнительны ее налитые румянцем щеки, какая сладкая улыбка дрожит на ее полных губах.

— Мне, Федора, сережки нужны. — Он покрутил пальцем возле уха. — Тебе ведь люди всякое добро таскают. Может, и такая цацка найдется?

— Золотые вам? — уже ровным голосом спросила Федора и погасила улыбку в глазах.

— Какие ж еще! Ясное дело, золотые, — сказал Супрун так, словно никогда и не покупал других.

— Поищу для вас. Ради того, что первый раз заглянули.

Она выбежала в светелку, заперлась там и принялась стучать чем-то.

В это время заскрипела сенная дверь. Супруна так и передернуло: не больно-то ему хотелось попасться кому-нибудь на глаза у Федоры Куцой. На пороге появился босоногий, с длинной, как дыня, головой подросток в изодранном картузе, из-под которого торчали давно не стриженные вихры. Вот он увидал за столом Василенка, потихоньку подошел к нему.

— Домой пора, а то мама сказала, что сюда с пестом прибежит.

— Га, это ты, Клим? — Василенко сперва удивился, а потом неуверенно потянулся рукой к бутылке, налил в чарку самогона. — Выпей, сынок, зелье доброе.

Клим взял чарку, внимательно посмотрел на нее, и лицо у него стало степенное, как у настоящего, почтенного хлебороба; он одним духом осушил чарку и сразу поставил ее; маленький рот его искривился от горечи.

Даже Супрун не выдержал.

— Клим, побойся бога, раз людей не боишься! Где ж это видано постольку разом потреблять этой дряни! — воскликнул он, показывая пальцем на порожнюю посуду.

— Я, дяденька, привычный, — не обиделся, а рассмеялся Клим и потянулся тонкой рукой за хлебом.

И Супрун, хоть не его дело было поучать при отце чужого сына, стал ему выговаривать:

— Пропадешь, парень, ежели за отцом потянешься. Не доведет он тебя до добра. Маму, свою маму слушай — она у вас мученица.

— А я долго при отце не буду, поеду в город на курсы, — беспечно ответил Клим и набил полный рот немудреной закуской.

Супрун знал — Клим и сынок Олександра Пидипригоры лучше всех учились в церковноприходской школе, а теперь вбили себе в голову, что будут и дальше учиться. Им, вишь ты, не хочется барахтаться в навозе. Ну, Юрко, может, и станет человеком, а на кого выучится Клим, который уже и работать ленится, и до чарки охотник?

Из светелки торжественно вышла Федора, равнодушно посмотрела на Клима и разжала перед Супруном кулак. На ее ладони лежали две пары цыганских сережек; одни были черные, с огоньком, а другие сияли, как осколки солнца.

— Вот эти я возьму. — Супрун взял с Федориной ладони те, что получше. — Сколько за них?

— Денег не беру, только хлеб.

— Много?

— Мешок пшеницы.

Супрун лишь на миг сдвинул брови — не слишком ли дерет с него баба? — но сразу же проговорил:

— Завтра привезу тебе хлеба. Можно брать твои игрушки или не поверишь?

— Кто ж вам на селе не поверит! Берите. Даже самой жаль, — вздохнула Федора, почтительно провожая его до дверей.

На улице Супрун разжал кулак, внимательно рассмотрел две маленькие, похожие на кувшинчики сережки, и его охватило сомнение: стоило ли их брать? Это сомнение мелькало среди его неповоротливых, тяжелых мыслей все время, пока он шел домой. Он не удивился, что Олеся все еще сидела на бревне возле овина, подперев подбородок коленями. Услыхав его шаги, она проворно поднялась, пошла ему навстречу, а он равнодушным движением вложил ей в руку украшения, запоздавшие на двадцать лет.

— Что это? — удивилась она, разжав руку, и ахнула в испуге. Не золотые сережки увидела она, а свою ушедшую молодость, и на ее по-девичьи густых ресницах закипели слезы.

— Глупая баба, — неодобрительно покачал головой Супрун, которого слезы не трогали, а злили. — Не покупал сережек — плакала, купил — тоже плачет…

Они не заметили, как за спиной у них очутился подкравшийся Гнат. Он увидал сережки и довольно кивнул.

— Вот это, отец, верно, теперь самое время золото покупать. Золото капитал при всякой власти.

XIV

Левко просыпается, раскрывает глаза и сразу холодеет — Настечки возле него нет. В тишине его сердечко стучит и разносит страх по всему тельцу. Мальчик поднимает голову к окну — там на подоконнике стоят в горшочках герани, а проказник месяц опрокинул окно прямо на разостланный на полу мешок, и на нем тоже чернеют тени цветов. Левко боится смотреть на месяц, а то станешь лунатиком и в лунные ночи будешь без памяти ходить по селу, даже по крыше колокольни можешь безопасно разгуливать, только если крикнет кто, проснешься и разобьешься о землю.

От Левка отлетают остатки сна, и перед ним мелькает столько видений, сколько глазами никогда сразу не охватить. Но между далекими колокольнями, полями, лугами и месяцем носится страх; ведь совсем неизвестно, что притаилось у дверей, на печи, под столом и под лавками. Того и гляди, затанцует дежка с водою или выскочит лохматый домовой из горшка.

«Да ведь третьи петухи давно уже пропели!» — обрадовавшись, мальчуган взглядывает на месяц, на который нельзя глядеть. Вокруг месяца лисьим мехом золотится неширокое кольцо — на дождь показывает. А почему же сверчок поет на вёдро? От примет, которые Левко ежедневно слышит от старших, мальчик переходит к мечтам. Сперва у него вырастают крылья, и он летит над своим селом, а на него с изумлением и завистью смотрит вся детвора, все, кто собирает на лугу щавель или пасет стаи серых гусей. Гусак Разбойник вытягивает к нему змеиную голову и не шипит, а только хлопает крыльями. Куда тебе, гусачище, до Левка! Тебе выше вербочек не взлететь, а Левко летит под самое облако, где живут радуга, молния и гром…

Грома и молнии он боится, а радугу любит — она представляется ему девушкой, которая убрала свой венок разноцветными лентами, словно невеста. И весна тоже кажется ему девушкой, только радуга живет на облаке, а весна ходит по земле, ее можно увидать на лугу, когда там вербы распускаются, или в поле у родничка, когда она воду набирает, либо на реке, когда она едет на серебряном челноке, правит золотым весельцем. Он уже не раз бегал с Настечкой и на реку, и на луга, и в поле встречать весну. Но так по-настоящему и не видел ее. Пока он смотрит в одну сторону, Настечка тычет пальцем в другую: «Вон, вон пошла!»

Глянет он на легкую прозелень густого ивняка, увидит, что там в зеленом оконце кто-то всколыхнул молодые ветки и скрылся. И так досадно мальчику, что не увидел весны, прямо плакать хочется. А Настечка уже дергает его за рукав, показывает большими глазами на купу верб, которая то распрямляется, то гнется под ветром.

— Вон, вон промелькнула! В зеленой юбочке и в венке… Неужто не заметил? Вот раззява!

Но он снова не видел ни зеленой юбочки, ни венка. Брат и сестра бегут по следам весны, из-под ног солнечными брызгами разлетается вода, отскакивают лощеные головки желтой калюжницы, взлетают тонконогие голубенькие, как клочки неба, трясогузки. А весны все нет. Пробегут еще немного — и вдруг Настечка остановится и снова кивает головой, показывает пальцем.

52
{"b":"543794","o":1}