<1923> Сны Я верил ясно, что вы живы, Что слух о вашей смерти — вздор. Ваш локон бледный и счастливый, Прекрасный рот и синий взор Без удивления я встретил, Благославляя ваш приход, — Лишь вскользь отчетливо заметил, Что комната темна, как грот, В гостинице пустой, убогой, Что дождь шумел и в окна бил. Но накопилось слов так много, Что я встревоженно спешил. Мы шли потом во тьме по молу. Чернела рябью моря гладь. Мне странно было локоть голый Рукой озябшей пожимать. Я в очертаньях видел милых Смущенья тень, я слышал стон, И вдруг я понял, что не в силах Вернуть вам жизни легкий сон. Лишь редко в полночи слепые Воскреснет облик ваш во мне. По-детски плакал я впервые Не наяву и не во сне. Заокеанский пароход Скользил, светясь во мгле лиловой, Как призрачный Харона плот. И в мире мертвом одинок Я заслонить тоской суровой Глубин отчаянья не мог. <1923> «За кисейной занавеской…» За кисейной занавеской Лампа синяя сияла. С книжкой на коленах в детской В ожиданье милой мамы Робко девочка мечтала Об огнях и платьях бала, Забывая о метели, Что по трубам завывала. Наверху играли гаммы, Сани по снегу скрипели, Бубенцы в дуге звенели. Быстро сутолокой стройной Дни сменялись в сладкой лени, В тишине, тепле, веселье. Ангел светлый сновидений Ночью реял над постелью… Стало в мире беспокойней. Быстро годы пролетели. Где та девочка, жива ли? Вижу светлые косицы, Вазу, ноты у рояля. Или все мне только снится? Быстро годы пролетели, Иссушили дух печали, Запорошили метели. Где тепло родных объятий? Лампа тухнет, песни спеты, Жизнь моя уж на закате… Ангел мой крылатый, где ты? <1953> Мелькание Комфорт опрятной томной люкс-кабины, Огни салона, скрипки, табльдот. Оголены для корчи плоско спины, Оркестр угарен, виски горло жжет. С рассветом — фрак, цилиндр и берег Сены, В трущобе бедный друг Люси забыт, На бирже паника, купе летит, Долларов пачки, легкие измены И ты, искусственный и тошный рай, Полграмма зелья, путь ночной к химере, Где пустырем земли очерчен край. Фальшивый чек, спасительница Мери, И кактус Фиджи, красный попугай, И джонка в зыби голубой Шанхая: Туда бы нам, где жизнь, как тихий сад! Но фильм капризен, и в пустой квадрат Летим по чьей-то воле, забывая, Не находя себя, теряя нить: Все некогда собраться, уяснить. Под рев и вой и барабан гудящий, Глотая искры вин — смешно любить! Но гибель упоительна, и вот Тоска утраченного «я» все слаще И дух захвачен спешкою: вперед! <1924>
ГАЗЕЛЛЫ «На голых сучьях, как хлопья снега, цветет миндаль…» На голых сучьях, как хлопья снега, цветет миндаль. Ручьи набухли, скрипит телега, цветет миндаль. Утишен лаской дымящих пашен, душист февраль, Алеют щеки от игр и бега, цветет миндаль. Мимозы гроздья в окне поникли, прозрачна даль, Во взорах — солнце, любовь и нега, цветет миндаль. <1920> ПОХИЩЕНИЕ ИЗ СЕРАЛЯ «Подушек жар, хранящих формы тела…» Подушек жар, хранящих формы тела, Чуть уловимый привкус тлена, Холмы, поднявшие, как облак, платье. Мечтаешь ты, обняв колена, Как удивленны и несмелы, Как свежи каждый раз обьятья. Мрак улиц, зноем зыблемых, затих. Полна предчувствий острых и желаний Прохлада комнат нежащих твоих, Где слуги в воздухе колеблют ткани, Где птицы пестрые щебечут в клетке И руки смуглые полны кудрей, Из золотой опавших сетки. <1919> «Властитель бредит жемчугом Пенджаба…» Властитель бредит жемчугом Пенджаба, Каменьями, и деревом цветным, И кораблем трехъярусным немым, Собравшим паруса при ветре слабом И спящим в бухте. Позабыв про сон, На крышу плоскую выходит он Встречать зари перистые румяна. Но густо мрак покрыл затворы жен, Резьбу колонн, бассейны и фонтаны. Властитель шепчет: сон. Все грезит. Рано… <1919> «Недвижный ночи жар в дурмане грядок…» Недвижный ночи жар в дурмане грядок, Роз лепестки, Воздушный шелк рассыпавшихся складок И дрожь руки. Вздохнуть не смея, крадешься к беседке, В тени скользя. А мысли бьются, словно стрепет в клетке: Нельзя, нельзя! Покой террас прозрачностью волнуем, На сердце — лед. Какая сладость входит с поцелуем, Как сух твой рот! Безумье дышит сладостно и пряно И горячо. И кудри выбились из-под тюрбана: Еще, еще! |
