<1927> Ночь Моих стихов за трелью плещет трель. В окне раскрытом — ночь и звезд лампадки. Я Вам пишу, вдыхая воздух сладкий, Холмов нагретых днем и гарь и прель Под птичий свист и ржавых жаб сопель. Мое рондо и резвая газель Вам скажут на упрек в больном упадке, Что рвется радость, словно солнце в щель Моих стихов. Весь мир здесь рядом в смуте лихорадки. В кофейнях — свет, игрок уж сел на мель, Стыдясь, любовники спешат в постель. Ночь входит в комнату, душисты грядки. Рокочет, ропщет и журчит свирель Моих стихов. <1920>
ВДВОЕМ Радио Для нас в эфирных волнах голос пел О нежности воздушной и условной. Притихла ночь в условности любовной. В окне по листьям теплый дождь шумел. Ты не смеялась больше, вдруг застыв И кутаясь в накидку сиротливо. Мы сблизились беспечно, торопливо О таинстве сближения забыв. То песня или дождь смутили нас? Сознание, что дальше — невозможно, Что в жизни нашей все смешно и ложно? Иль, может, мы любили в первый раз? Дождь лил, все лил на листья и цветы, И мы в окне стояли молча рядом. И вся преобразясь, счастливым взглядом На обновленный мир смотрела ты. <1946> «Чем дорог я тебе? Ни дутой славы…» Чем дорог я тебе? Ни дутой славы, Ни денег не принес тебе я в дар. Когда все жаждет лишь густой отравы, Не я введу тебя, глуша, в угар. Пусть варвары сотрут мои октавы Как заклинания враждебных чар. Во мне все стройно, сладостно и ясно, И жизнь проходит мимо так напрасно! Мир втянут в зыбь воронкою сомнений, Рефлекс и зуд стоят в углу всех схем. И никому средь новых поколений Не будет дорог блеск моих поэм, Но через годы оживет мой гений В иных устах и станет внятен всем. Тогда и ты, о только призрак, имя, Заговоришь словами вновь живыми. <1925> «Вокруг — стена волшебного тумана…» Вокруг — стена волшебного тумана. Я выключил мотор, затормозил. Плестись так наощупь нет больше сил. Закурим, постоим, еще так рано. Исчезли горы в ватной оболочке. Вода стекает меж камней, журча. Плечу тепло от твоего плеча. Весною пахнут синие цветочки. И тонкий звон серебряной кампаны, И дух полей, и воркованье струй… И ты и я — мы пленники тумана. Как сладок был наш долгий поцелуй! <1933> «Густых, воздушных, золотистых…» Густых, воздушных, золотистых, Как пленной нежности ручей, Сухих и томно шелковистых И пахнущих весной кудрей, Как теплых волн, меня касанье Втянуло сладостно на дно. В орбиту лунного сиянья Дыханье розы вплетено, И вин шипучих горькой пеной, Не утоляя, полумгла Весельем, кротостью, изменой Меня смутила и зажгла. Дрожали пальцы, развивая, Как золотые кольца змей, Как нимб бессолнечного рая, Фиалок россыпь и кудрей. <1920> «В несовершенстве вялых линий…» В несовершенстве вялых линий, Как пар и тень, ползет озноб, И в гаснущей, в поникшей сини Гнездится цепких мук микроб. И все, что было в нас наносным, Что не хотело просверкать, Томленьем тягостным и косным Из пор земли взошло опять. Казалось, вот сорвется слово, Побег проросший жуть весны… Созвучьем имени святого Уста немые сожжены. Мы чуда целый день прождали И вдруг осиротели мы. В молочно-мутной, зябкой дали Застыли лунные холмы. В долине сыпь огней желтеет, Но сумрак ватный синь и тих. И сердце хочет и не смеет Сказать, что чудо — в нас самих. <1920> «Две тени мы души одной…» Две тени мы души одной, Томим друг друга и тревожим. Как сумрак твой и хмель и зной На четкий день мой не похожи! Мне сладок пестрый порта гул, Блеск солнца, шорох толп на пьяцце, И в жизни сдержанный разгул Люблю я мирно погружаться. Люблю друзей, мой кабачок, Прогулки в гондоле на Лидо. Мне раздвоений чужд клубок, Где нежность спутана с обидой. Порою лишь твой мутный срыв Влечет меня и, очарован, Над краем острых скал застыв, Я взглядом к пропасти прикован. Я жду, что хлынет вот в меня Весь хаос, вызванный тобою. Но в свете брезжущего дня Ты вновь становишься дневною. И сухо я прощусь с тобой, Твоим терзаем тайно жалом, Чтоб долго в гондоле сырой Скитаться по кривым каналам. |
