<1917> Рассвет Словно тысячи тысяч стеклянных иголок Ломались с шорохом и звоном, И каждый радужный осколок С живым сливался снова лоном, Чтоб глухо зазвенеть опять, Чуть всколыхнуться, засиять, Уже утопая в взволнованном хоре, В зеленой плесени отлива, В пустыне зыбких плоскогорий, Под легкий лепет, вздох счастливый, Роняя волн косматых ткань В эфирно радостную рань. Шорох волн в нарастании длительном гула, Песок с налетом влажной соли, И море близко вдруг блеснуло Сквозь листья лаковых магнолий. Текуче — все. Покоя нет! И, словно зарево побед, Тысячи тысяч жемчужных скорлупок, Упав на синь, зарозовели, И ропот грозен, и шелест хрупок, И сладострастно пухнут мели — Чтоб в муке замереть на миг, Из вод являя рдяный Лик. <1918>
Отрывок Из пустыни, сожженной и знобимой Бесовской, похотливой лихорадкой, Бежал я ночью, тайно одержимый Желанием коснуться жизни сладкой, Как пояса или волос любимой. Я поцеловал землю у городских ворот. Свежий воздух прозрачной рани Смешался с запахом гари, рыб и нечистот. Изможденные женщины предместий Выливали на улицу лохани И развешивали на заборах белье. Все было на прежнем месте, Но все уже было не мое, Десять лет Искуса, молитв и бдений Отделяли меня от конских побед, Пирушек, стихов и праздничной лени, Малиной пахнущих губ И речи щебечущей, звонкой, картавой Спутницы прелестной и лукавой. Мой лик был темен, голос дик и груб, И песни так пустынно величавы. И только в сердце, радостном и кротком, Иная с миром связь восстановлялась. Была ли это нежность или жалость? Из рдяных зорь ему покров был соткан, И сладко, отрекаясь, сердце сжалось. Я сбросил истлевшую милоть, Сменив ее на простое платье. Казалось, в одно объятье Заключил я солнечную плоть И дух, подобный восковой свече, Благословив и святость и грех, И лилий белизну и золото павлина. Послышались шаги и легкий смех Женщины в лиловом плаще: «Если ты носильщик, снеси корзины». Я сказал: госпожа, я готов. Воздух был прозрачен и звонок, Веял холодом мрамор домов. В нише голубей стерег котенок. Пройдя колонн воздушный строй, Вступили мы в прозрачный садик, Где поливали дорожки фиалковой водой И розы жались к ограде… <1916> «Нас ужас вяжет сталью паутины…» Нас ужас вяжет сталью паутины, Забыли мы о радостях земли. Буравят высь бескрылые машины, И мясом пушечным полки легли. Но павшие под одурь трескотни, К земле пришибленные черным градом — Что в миг последний обрели они — Свой рай, кафешантан с открытым садом, Ночь без зари иль в сладостных мечтах, Где голос нежен, а стихии хрупки, Герой воскреснет и убудет страх И пир картонные запенит кубки? «Наш рок и труден и туманен…» Наш рок и труден и туманен, И свежей далью дух пленен, Неутомимый англичанин, Тебя любил я, Робинзон. Беспечно все мы уплываем До света в розовый туман И вольной грудью разрезаем В соленых брызгах океан, Но берег дик, необитаем, И видим мы в пустыне лет Все ту же неба синь, и дюны, И волн зеленый караван, Порой обломки мертвой шхуны, — А в Англию возврата нет, Виденья все неуловимы, И к зову дальний парус глух. В тревогах закалится дух Упрямый и неутомимый. И только детства призрак нежный, На Темзе вечер золотой В твой сон безгрезный и мятежный Вплетется сладостно порой. <1917> Из сборника «СТИХИ» (Париж, 1959) В ПУТИ «Города проплывают в тумане…» Города проплывают в тумане — Золотистые арки и башни. По холмам между лестниц и зданий Виноградники, рощи и пашни. Понемногу сгущается вечер. Не грусти! в синеве за горами Ждет усталого путника встреча После долгой разлуки с друзьями. <1952> Весна в горах Кукушка за холмом кукует. Прошли снега, дожди, циклоны, Зазеленели нежно склоны, И непокорно мысль кочует. Там за холмами — воздух синий, А за равниной — море, волны, Весь мир, движеньем жизни полный, Долины, реки, Аппенины. Охвачен путник новой дрожью Предчувствий светлых и счастливых, Благословляет землю Божью, И облака, и гнезда в ивах. |
