<1920> «Голубки Марка, вечер осиян…» Голубки Марка, вечер осиян, С кампаной слился робко вальс под аркой. Ложится солнце в сеть каналов жарко. Окрай лагуны плоской сиз и рдян. Насмешница, и ты — голубка Марка. Все тот же он — задор венециан, Дворцов линялых плесень, рис, пулярка, Абат-атей, родосского стакан, Голубки Марка. Но полночь уж. Сгорели без огарка Гитары, маски, жирный лоск румян, Вся в пестрых платьях золотая барка. Стал шалью черной радужный тюльпан. Но рокот ваш как радостный пеан, Голубки Марка! <1920>
Байрон в Венеции Кто так надменно, так покорно, Так упоительно любя, Сквозь гамму ласк и примирений, Обид и долгих опьянений, Тереза, нежный, хищный, вздорный, Другой кто мог вести тебя? Где блеск другой, на мой похожий? Мой хмель и жар, моя любовь Создали профиль злой камеи, И эти локоны у шеи, И мушку в матовости кожи, И чуть приподнятую бровь. <1927> «Густое черное вино…» Густое черное вино Прилило к щекам терпким жаром. Мне ненавистно казино, Скитание по ярким барам. В тебе есть странная черта, Противочувствий дрожь и сила. Мучительно вдруг складка рта Небесный облик исказила. Пойдем на воздух, ты бледна От карт и давки, ламп и дыма. Смотри: лагунная луна Влияньем древних чар томима. Лепечет плоско у крыльца Волна отрады запоздалой, И хрипло окрики гребца Несутся в темные каналы. Мосты горбятся, фонари Тускнеют, и набухло платье. Тоскливо тени ждут зари В угаре хилого зачатья. Я стал блаженно нем и тих, И словно растворилось тело, Волос каштановых твоих Рука коснуться не посмела. <1920> Город Ты — эхо душ, ты — сердце карнавала, Кристалл столетий, в неизвестность нить. Нагорного достигнув перевала, В тебя смотрюсь, чтоб мир в себе открыть. Осколки буйства, воли и гармоний, Скрещенье рас, узлы святых судеб, Пустынный храм и огненный вертеп, И все тщеты измеривший Петроний. Лепные призраки безумств Бернини, К забвению фонтанов пыль зовет, И над раскопкой тень от круглых пиний. Но город новый уж вокруг встает В упрямом сдвиге плоскостей и линий. <1925> «Предутренний бодрит нас холод…» Предутренний бодрит нас холод. Мы, как солдаты, будим Рим, Шагая в такт по мостовым. Нет, старый мир чертовски молод! Порой с гитарою под мышкой Пройдет компания гуляк, И гармонирует синяк На лбу с растерзанной манишкой. Как пахнут лужи переулка Вином и пылью дождевой! Каскады Треви за стеной Спешат и, ширясь, плещут гулко. На площади, на перепутке — Тень обелиска от луны. Кровавой славы нежа сны, Сквозит скелет развалин жуткий. Но будь кем хочешь — денди, вором Иль просто другом кабачка — Жизнь радостна, хмельна, крепка Тем, кто зарей идет на форум. <1923> «Отель, два бара, банк, антикитэ…» Отель, два бара, банк, антикитэ И дыма над Везувием воронка. Гора как мамонт, снящийся ребенку, В морщинистой дебелой наготе. Решетка сада, пальмы, Антиной, Трескучий говор, рев рожков, трамваи, И фиг лотки, и море за стеной. Я понемногу робко вспоминаю: Здесь проходил я в этот ранний час — Когда? В Неаполе ведь я впервые! Здесь останавливался много раз, Воспоминанья вспомнив круговые. О счастье! Я еще увижу вас, Здесь путником бредя счастливым, И море с тихо плещущим приливом, Везувий, бронзу, пальмы, улиц чад. И вновь мне приоткроется круженье Миров и сладостный всего возврат, Чтоб воплотиться через миг в забвенье И так блуждать под солнцем наугад. <1924> Бред галерей О перебой тревожных излучений, Неутоленных теней пестрый гам! Со всех сторон назойливо из рам Здесь гения оспаривает гений. Здесь пьяный Рубенс рядом с фра Беато, Легчайший Липпи, темный Тициан. Зевак приплывших из далеких стран Стада, всегда спешащие куда-то. Уйдем скорей! есть храмы и часовни Лепящихся по кручам деревень. Послушаем орган, присевши в тень. Мадонна кротче, отрок здесь любовней. Тогда как отзвук стонущий хорала Тех, кто забвенье жаждал одолеть, Готовя тайне хрупкой формы сеть, Прорвется жалоба, что жизни — мало. |
