<1922> «Мечта моя в загробном мире…» Мечта моя в загробном мире Не топей тинистых забвенья, Не гимнов, тающих в эфире — Ждет робко только просветленья. Жить, каждый миг благославляя, Здесь не дано, но за чертою Все в памяти пусть воскресая, Пройдет воздушною толпою. Пусть солнце, как и здесь, засветит, Живя живое и колдуя, И все, что не успел заметить Тут на земле, там полюблю я. И ты, прождавшая года Нежнейших слов, больших признаний, С каким восторгом в ясной рани Все, все скажу тебе тогда! Ты мне поверишь, и заслоны Тогда падут перед Одним, И беззаконные законы Любви ничем не затемним. <1933> Пейзаж — Что твой взор различает вдали? — Сквозь туман, вижу я, корабли Покидают покой и уют, В незнакомые страны зовут. — Обольстительны ложные сны, Нету сладостней нашей страны. Что ты видишь в тумане еще? — Я твое только вижу плечо. Заслоняет оно корабли И колонны развалин вдали. — Дни бегут, не мечтай, но живи. Что прекраснее нашей любви? Всем уплывшим в обманный туман Не вернуться из прибыльных стран. <1954> ЧИЧЕРОНЕ Николаю Бахтину («Теперь я больше не поэт…») Теперь я больше не поэт, Забыл печать, молчу в салоне, Живу на скромной Пьер Капони. Я не совсем бродяга, нет, Я, с позволенья, чичероне. Кормлюсь за мертвых счет веков, Живыми не пренебрегая. Все знаю — церковь где какая, И в мир — музей ввести готов За лиры Тиция и Кая. Я ремеслу такому рад, Срывая розы на могиле: Сади знал толк в дорожной пыли, Как бабка, повивал Сократ И чичероне был Виргилий. <1942> Унтергрунд в Берлине Вагон вдруг лопнул, из дверей потек, Киша прыщами, гной лежалых чучел. Меж судорог утроб и наглых ног Брюхач сигарой глаз линючий пучил. Одеколонных лун лимонный тон, Смесь блеклой пакли, кролика и шелка. Работая локтями в унисон, Не различишь, кто шведка, кто креолка. Представить в жирной жиже можно ль Вас, Кто жаром райской просиял мне птицы? О если б поезд вздумал с пьяных глаз Лететь вовсю, вдруг наскочить, разбиться! <1923>
«Пуста амфора Афродиты…» Пуста амфора Афродиты. Здесь нежностью никто не пьян. Лишь запах острый и забытый Тревожит похоть парижан. Лишь торопливым поцелуем Сближаются на день, на час. Интригой дерзкой не волнуем Сухой, расчетливый Ловлас. Поэты здесь профессионалы, А дружба ценится как чек. Природа ли являть устала Иль в денди замер человек, От Буа до Лувра — все пространство, А время — мертвый капитал. В непостоянстве постоянство, И старость — тухлый идеал. Уж темных, цвета глаз, фиалок Рантье кокотке не дарит. В автомобиле сир и жалок Одутловатый сибарит. И редко в строй скупой и плоский Вплетается восторгов сеть, Чтоб с дряхлой грустью замереть В устах волшебницы Милосской. <1920> В Париже Шторы гремят. В барах тушат огни. Запоздалые гости, в углу мы одни. К очам мечтательным прикован, гляжу. Плавает льдинка в золотистом Анжу. Что за встреча! По смеху дико скользя, Опустошенней нам быть нельзя. Пойдем к тебе. Стол, шкаф и кровать. В клетке подобной нельзя не мечтать. Убьем: долг, нежность, отчаянье, страсть. Все ниже и ниже должны мы упасть. Нам жутко и сладко. Потушим огни. В разгромленном мире теперь мы одни. <1923> Успех Как нелегко рукою хрупкой Схватить фортуны колесо! То счастье мне шуршало юбкой, Нахлынув ливнем в парк Монсо. Все пред грозою побежало: Подростки, няньки, сторожа. Но сердце пело и сияло, В избытке радости дрожа. Какая легкая свобода Звездою денежной течет По небу банковского свода: Презренный и блаженный счет! Жизнь — лотерея. Номер вышел, Пьянит нулей шипучий хмель. Взорвался, грохнул гром по крыше, Как бесшабашная шрапнель. |
