С шумом схлынули весенние воды, выпали первые теплые дожди, люди посеяли семена. Несколько дней лежит зернышко в мягкой земле, точно ребенок, уснувший на коленях матери, а затем, напитавшись живительных соков, просыпается. Солнце-отец будит его, ласково щекоча усами-лучами, жаворонки в небе поют для него свои самые радостные песни, а ветерок, пролетая над ним, шепчет: "Вставай, золотко наше, вставай, мы ждем тебя!" И крошечный богатырь-зернышко; сладко потянувшись, окончательно пробуждается, с любопытством проклевывает зеленой головкой корочку земли: "Ах, как хорошо, сколько солнца, ветра, простора! А я чуть не проспал такую красоту!" Теперь он начинает расти не по дням, а по часам, тянется к отцу-солнцу, а земля, точно заботливая мать, питает и оберегает сына-богатыря: "Ну, расти, золотой, становись на ножки, а я поддержу тебя, не дам упасть". Наверное, потому люди издавна сравнивали землю с матерью и слова "родимая мать" и "родимая земля" всегда неразлучны…

Олексан ехал рядом с шофером в тесной кабине председательского "газика"; опустив боковое стекло, он вглядывался в знакомые поля. По разным приметам узнавал: вот это поле засеял Баширов Сабит, а соседнее — Мошков Андрей. А во-он там, около круглой ольховой рощицы, Самаров Очей прямо на ходу потерял плуг. Не заметив потери, он на тракторе объехал вокруг загона, а наткнувшись на свой плуг, страшно удивился: дескать, чей плуг оказался на моей борозде?.. Ну, тип, другого такого поискать! Идет — шаги считает, спит на ходу…

Снова некстати вспоминалась вчерашняя ссора с Глашей. Утром они и словом не перекинулись. Олексан поспешно проглотил завтрак всухомятку и выскочил на улицу: под окнами нетерпеливо засигналила машина. Провожать его Глаша не вышла… Олексан прямиком поехал к Сабиту, тот, узнав в чем дело, без лишних слов выложил на стол пачку старательно сложенных бумажек: "Ай, Аликсан, зачем много говорить! Валла, когда наш колхоз миллионером станет, тогда обязательно мотоцикл с коляской куплю, Дарью буду катать. А пока потерплю, на своих двоих побегаю!" — "А Дарья как… не станет ругать тебя?" — "Валла, Аликсан, совсем удивил! Она похвалит меня, скажет, молодец, что отдал деньги, а то могли потеряться!" Хороший парень Сабит… А вот Глаша не захотела понять его, Олексана. Почему? Ведь теперь она должна была быть самым близким ему человеком! Должна была… Порой они грызутся, точно два медведя, угодившие в одну берлогу. Кто из них виноват в этом? Черт разберется!

Олексан выругался вслух, затем опомнился и искоса глянул на шофера. Тот сидел, как припаянный, цепко ухватившись за баранку и не сводя глаз с дороги. А дорога на этом участке самая что ни на есть поганая: прошлой осенью ее основательно разбили тяжелые грузовые машины, на которых возили хлеб на элеватор. Шоссейная дорога, когда-то засыпанная мелко битым щебнем, пришла в такое состояние, что шоферы за один сезон "гробили" новые машины.

Председательским "газиком" правил молодой парень по прозвищу Васька Лешак. Прозвище пристало к нему, точно сосновая смола к штанам, но сам Вася на это обращал "нуль внимания". Был он остер на язык, любил "учудить", одним словом, был из тех шоферов, которых председатели колхозов охотно берут на свои разъездные "газики". Если случалось ехать порожняком, Вася охотно сажал в машину попутных пассажиров и рассказывал в пути всякие истории из своей богатой приключениями жизни.

— Эх, мать-телега, отец-колесо! Жизнь-жестянка… — начинал он вздыхать, зорко вглядываясь в дорогу и в то же время чувствуя затылком, что пассажир прислушивается к нему. — Верно говорят: у счастливого петух несется, у несчастливого курица поет!

— А что случилось? — участливо спрашивает живо заинтересовавшийся пассажир.

— Э-э, чужому горю не помочь… Кому как повезет, вот что я скажу! — продолжает "крутить мозги" Васька. И неожиданно делает крутой разворот: — Сгубила меня людская темнота и недопонятие! Мне бы теперь, по бабушкиному предсказанию, не меньше как в академиках ходить, а тут нате — крути баранку! А что, скажешь, не вышел бы из меня академик? Да ты не смотри на мою фигуру, там я отъелся бы, а насчет соображения я… Гляди, фуражечка на мне пятьдесят девятого размера, а председатель райисполкома покупает на размер меньше…

Вася делает многозначительную паузу, тяжко вздыхает и некоторое время молчит. Видя, что пассажир заинтересован его словами, продолжает с горькой усмешкой:

— Еще в начальной школе никто не мог тягаться со мной в учебе. Прямо на лету схватывал, учитель еще рта не раскрыл, а я уже руку поднимаю. Кто знает, сколько похвальных грамот мог я нахватать, а вот на тебе! — не получил ни одной… Уж если не повезет, то и об соломинку можно ножку вывихнуть, правильно старики отметили. Как сейчас помню: учился я в четвертом классе, и вот в один распрекрасный день голова у меня так разболелась, ну просто невозможно! А мать говорит: потерпи, вот солнышко сядет, и боль сама пройдет. Я кое-как перетерпел, только на другой день стало хуже того, спасу нет. Мать возьми да и поведи меня к знахарке, хотя в ту пору в деревне уже свой фельдшер имелся: далась ей знахарка-лекарка! Известное дело, старая женщина, какой с нее спрос… Знахарка покрутила, повертела меня и говорит: "У тебя, парень, мозги рассыпались, придется обратно в кучу собирать". Ну ладно… Принесла она из чулана сито, которым муку просеивают, и сует мне: возьми, дескать, в зубы да крепче держи. Вцепился я зубами в сито, а старая ведьма в это время надо мной разные колдовские слова нашептывает, потом размахнулась да ка-ак вдарит по ситу! Мать честная, не поверите, у меня из глаз не то что искорки, а целые головешки посыпались. Тут я без памяти на лавку повалился, мать развязала руки (та старуха, будь ей неладно, заранее скрутила меня полотенцем) и вынесла на руках. Еле отдышался на чистом воздухе… После того случая мозги у меня, видать, совершенно рассыпались… В школе учительница спрашивает: "Сколько будет трижды три?", а я против своего желания чепуху несу вроде: трижды три — нос утри… Кое-как закончил семь классов, похвальную грамоту, понятно, не дали. Вот тебе и академик!.. Сколько времени уже прошло, а голова моя так и не пришла в нормальное состояние. По временам в беспамятство впадаю! За рулем со мною такое не раз случалось, машину перевертывал, ни в чем не повинных пассажиров калечил, а самому хоть бы хны! Ну, это понятно: при любой аварии шофер остается невредимым, потому как в порядке самосохранения машину он опрокидывает на пассажиров… Эти самые припадки преследуют меня в определенные дни, я себе даже расписание составил. По этому самому расписанию выходит, что сегодня опять меня скрутит… Ох, только бы успеть добраться до дома, не Дай бог, начнется в пути, безвинный человек зазря пострадать может… А коли не доверяешь, могу показать натуральные документы.

Притормозив машину, Вася и впрямь лезет за пазуху, чтоб достать "натуральные документы", но еще ни разу не было охотников поглядеть на них. Обычно пассажир с побледневшим лицом просит остановить машину и пулей выскакивает на дорогу. Бывает, что перетрусивший пассажир забудет захватить свой чемодан, тогда Вася ласково напоминает: "Чемоданчик заберите, как бы не разбился…" Оставшись в машине один, Вася хохочет до слез. Нынешней весной, в самую распутицу, Вася на полдороге ссадил уполномоченного, в неподходящее время собравшегося в Акагурт. Тот двенадцать верст хлебал киселя по невыразимой грязи, до Акагурта добрался в совершенно жалком виде. Узнав же о том, какую шутку сыграл с ним Лешак, грозился подать в народный суд, но дело кончилось "без последствиев".

Этот самый Васька Лешак и сидел за рулем верткого "газика", невозмутимо посвистывая сквозь зубы. Половину дороги Васька каким-то образом утерпел проехать молча. Но когда с грохотом проехали по бревенчатому настилу недавно отстроенного моста, он мотнул головой назад и в сердцах сплюнул в окошечко: