— Деньги мои, что хочу, то и делаю! Небось без работы не сижу, сама зарабатываю! Тебе, конечно, легко: придешь с работы — еда на столе, одежда постирана. На готовом-то легко прокатываться! А спросил хоть раз, откуда все это берется? То-то, молчишь? Думаешь, нам все это само в руки идет? Не-ет, милый, ошибаешься глубоко!
О пальто она уже больше не заговаривала, а неожиданно даже для себя нашла теперь другое, "веское" объяснение:
— Мы, вон, собираемся купить пару поросят, иначе на зиму без мяса останемся. А как же ты думал? Да маме твоей обновка нужна, об этом ты хоть раз задумался? То-то, что нет! Да налогу двадцать рублей, да страховки… И тебе кое-что надо купить, вон, рубахи все износились. Посчитай-ка, сколько денег потребуется, а он… пристал, дай да дай!
Глаша снова принялась энергично всхлипыват Олексана так и подмывало обрезать жену: "Врешь, не одна ты в этом доме работаешь, зря ты прибедняешься!" Но он промолчал.
Видя, что сын не отвечает, Зоя тоже принялась вразумлять его:
— Э-э, сынок, сынок, люди завидуют нашей жизни, а ты своими руками рушишь свое счастье! Дом наш — полная чаша, чего же тебе надобно? Правду жена говорит: о доме, о хозяйстве ты и думать забыл, одно на уме, что колхоз да бригада, бригада да колхоз! Людям сделаешь добро, а сам, гляди, как бы с сумой не пошел! Колхоз большой, на него не напасешься…
Олексан не дал ей договорить:
— Отдадут, все до копейки отдадут, дай срок! Раз есть что получить, значит, отдадут сполна! К чему этот разговор? А тебе все мало, готова в дне глотки хватать!
— Осто, Олексан, это про родную-то мать! Господи, дожила, от сына такое слышу… Да ты и мальчишкой не очень-то о родителях заботился, готов был последнее чужим отдать… Делан, как знаешь, только от Глаши отступись, не требуй с нее!
Олексан молчал. Он понимал, что он, только он прав. Но как, как им доказать…
Около полуночи электролампа трижды мигнула: электрик на станции поторапливал акагуртцев, чтоб не очень засиживались, завтра рано на работу. Неслышно ступая, Глаша принялась готовить постель. Олексан искоса поглядывал в ее сторону. Его раздражало то, что она как-то особенно бережно и, казалось, даже с нежностью разбирает свою постель. С нежностью сняла с пышных, набитых отборным гусиным пухом (подарок матери к свадьбе) подушек кружевную накидку, аккуратно свернула и отложила в сторонку. Затем осторожно, точно боясь причинить боль, взялась за голубое шелковое покрывало, сложила его вчетверо и повесила на спинку стула. Потом наступила очередь кружевного подзора, затем еще и еще чего-то… Все вещи чистенькие, гладенькие, мягкие, к ним даже боязно притронуться, Олексану порой начинало казаться, что они исполнены к нему скрытой вражды. В первое время после женитьбы он с опаской и со смущением ложился на эту постель. К тому же и Глаша ревниво предупреждала его: "Олексан, не мни белье, оно недавно выглажено… Олексан, поправь занавесочку!" Его это бесило! Но, с другой стороны, и Глаша тоже права: кому не хочется жить в чистоте? Ей, конечно, очень приятно, когда акагуртские женщины, зайдя к Кабышевым по какому-нибудь пустячному поводу, восхищенно всплескивали руками: "Осто-о, к вам зайдешь и обратную дорогу забудешь! Ой, и кто это у вас мастерица вышивать такие наволочки?" Глаша рада похвале, на лице у нее от удовольствия вспыхивает румянец, но она не выказывает это и нарочито равнодушно объясняет: "Ах, эти… Эти я вышивала еще в девушках. Не особенно удачные узоры получились…"
Глаша бесшумно разделась и легла. Олексан про себя отметил: легла лицом к стене, значит, не прошла у нее обида. Ну вот, теперь неделю, а может, и больше они будут дуться друг на друга. Такое уже случалось, и Олексан хорошо знает, как это тяжело! А отчего все это бывает? Что мешает жить им дружно, или, как говорит мать, "в мире и согласии"? Всего второй год они вместе, а уже такого наговорили друг другу! Отчего? Ведь Глаша много училась, в Акагурте все ее знают, завидев на улице молодую учительницу, уважительно здороваются первыми. На людях она — учительница, уважаемый человек в деревне, а дома совсем другая, будто подменивают ее. Можно подумать, что в ней уживаются две души: одна для улицы, другая — для дома. А разве может такое быть? Однажды ее попросили прочитать для колхозников какую-то лекцию. Глаша долго рылась в книгах, газетах, что-то выписывала на бумажки. Лекцию она прочитала, но потом в сердцах пожаловалась свекровке: "На лешего нужна мне ихняя лекция! Сколько времени зря потратила. А не сделать тоже нельзя — в школе учителя волком начнут смотреть, а то даже и учебные часы сбавят…"
Олексан долго сидел один. Давно погасло электричество, он зажег керосиновую лампу. Мысли беспорядочно перескакивали с одного на другое. Но как бы там ни было, а завтра нужно ехать на станцию, а до этого любыми путями достать деньги. Вот только где? Может быть, попросить у дизелиста Сабита? Он собирался покупать мотоцикл, значит, деньги в запасе имеются. Этот даст! Парень он славный… И жена у Сабита тоже хорошая, живут они как-то легко, не прячутся от людей. И понимают друг друга с одного взгляда. А вот они с Глашей не могут так. Отчего? Ведь у Дарьи, жены Сабита, образования всего-то семь классов, с Глашей не сравнишь. Видимо, дело не в одном образовании? Бывает, что человеку образование дадут, а чтобы живую душу вложить — об этом забывают…
Перед тем как лечь спать, Олексан, осторожно ступая, вышел на крыльцо, выкурил подряд несколько папирос. В окошке соседнего дома — у тети Марьи — горел поздний свет, на белую ситцевую занавеску падала тень от чьей-то головы. Было видно, что человек читает. "Наверное, агрономка", — подумал Олексан. Невольно вспомнил недавнюю встречу в поле. Поговорили о делах, а потом Галя неожиданно спросила: "Как живешь, Олексан, с женой?" Он смутился и, глядя поверх Галиной головы, пожал плечами: "Живем — хлеб жуем. А если скажу плохо — поверите?" После он пожалел: не стоило открываться перед чужим человеком. Ведь она спросила просто из любопытства, ничем она ему помочь не может…
Олексан против воли неотрывно смотрел на светящееся окно, и внезапно быстрая, как молния, и острая, как боль от занозы, мысль промелькнула и его голове: "А если бы на месте Глаши… была Галя?" Но он тут же отмахнулся от этой мысли: слишком несбыточной была она. Что ж такого, если несколько лет тому назад он, Олексан, с затаенной влюбленностью посматривал на нового агронома и даже и школе механизации частенько вспоминал о ней… Конечно, об этом он никому ни слова, а самой Гале — тем более.
Тень на занавеске шевельнулась, ушла в сторону, спустя минуту-другую свет в окне погас. Олексан словно очнулся от дремоты: огонек от папиросы больно ужалил палец. Кинув окурок под ноги, он придавил его тяжелым каблуком…
В доме было тихо и душно. Можно было бы спать с раскрытыми окнами, но так уж принято в этом доме — спать, закрывшись наглухо. Зоя не раз предостерегала: "На ночь защелки на окнах проверить не вред: неровен час, ночью воры заберутся!"
Большие часы в резном черном футляре — память от деда Камая — мерно рубят время на секунды и минуты, за перегородкой посапывает Зоя. Олексан разделся, стараясь не разбудить жену, лёг и вскоре уснул под неторопливое шарканье старинных дедовских часов.
А Зоя не спала. Не шевелясь, лежала она на своей постели, в сотый раз беззвучно шепча: "Осто, великий светлый боже, не оставь нас своими милостями! Убереги сына от дурных людей! Может, злые люди из зависти напустили на него порчу, вселили в его сердце горечь и злобу? Если так, то пусть наговоры эти упадут на них самих. Сделай так, великий боже!"
Крепко верила Зоя, что можжевеловые веточки уберегут ее дом и семью от злых духов. Не сбылись ее надежды: как раз в ночь, когда души умерших творят всякие пакости живым, в семье Кабышевых вспыхнула ссора. Видно, отыскали-таки нечистые щелочку, не побоялись колючих веток можжевельника…
