Джебраилов, глядя на суровую маску лица комиссара, гадал: что потребует от него комиссар, где-то в душе догадывался, что именно потребует, но прикидывал, насколько это ему выгодно, а главное, насколько это ему поможет.

— Теперь мне понятно, Джебраилов, почему ты два года назад плохо проверял биографию моей служанки, домработницы, — осуждающим тоном произнес комиссар. — В постели женщины проходят проверку легко.

— Клянусь мамой, не виноват я, товарищ комиссар! — взвыл Джебраилов. — Подставили меня. Я даже знаю, кто подставил.

— Слушай сюда! — лицо комиссара дрогнуло на миг, но он удержал каменную маску на лице усилием воли. — Как я могу тебе верить? Придется комиссию создавать. Из Москвы приедет представитель. А пока считай себя под домашним арестом… Оружие сдал? — спросил комиссар после некоторой паузы.

— Сдал!

Джебраилов сидел на стуле, ощущая предательскую дрожь в ногах и такую слабость в них, что боялся, что не сможет встать, а если и встанет, то и шага не сможет сделать, сразу упадет.

А комиссар еще усугубил его положение одной фразой:

— А то еще вздумаешь покончить с собой, а на меня скажут: «Довел!»

— Викентий Петрович! — взмолился Джебраилов. — Поверьте мне. Я заслужу!

— Ты у меня шуры-муры разводишь, — намекнул комиссар. — Как я тебе могу поверить?

— Я буду держать вас в курсе! — доверительно прошептал Джебраилов.

Комиссар прикрыл рукой глаза, вдруг они выдадут его, заблестят очень сильно и выдадут его нетерпение и заинтересованность. Кролик сам шел удаву в пасть, но, в отличие от удава, комиссар не обладал способностью гипнотизировать и не мог смотреть не мигая.

— О чем шел вчера разговор с Мир-Джавадом? — спросил он тихо, но глаза его сжигали огнем Джебраилова. — Он оставил тебя и еще троих, ты знаешь, о ком я говорю. О чем шел разговор после совещания?

Джебраилов побледнел. Только сейчас он понял, что стоит на краю пропасти, один неверный шаг и… Предать Тагирова — подписать себе смертный приговор. Но с другой стороны, Джебраилов чувствовал на горле петлю аркана, наброшенного комиссаром, и знал старший майор, что, кроме предательства интересов своего дальнего родственника и земляка, его ничто не спасет.

«Домашний арест — это для дураков — „домашний“! — размышлял лихорадочно Джебраилов. — Сторожить-то будет Пулат, мой кровник! Он-то не выпустит из рук свою жертву. И комиссия будет создана комиссаром, она признает белое черным, но с таким же успехом может признать и черное белым, и с той же правотой. Единственная надежда на представителя из Москвы. Если Тагиров попросит Берию, а они „кореши“, все будет нормально… Дурак! Нормально! Комиссар будет знать о представителе раньше, чем Тагиров, у него в центральном аппарате свой выкормыш сидит. Пулат недаром раз в месяц в Москву летает, и не пустой. Если приедет враг, то мне устроят самоубийство… Дурак! Какая комиссия, какой представитель из Москвы?.. Я и до утра не доживу, если не соглашусь сотрудничать с комиссаром и не предам Тагирова. Недаром комиссар намекал на пистолет. Все, значит, записывается. Алиби себе готовит!»

И ужас объял Джебраилова, смерть почуял за спиной, ее ледяное дыхание.

— Я все напишу! — решился он на предательство. — Вчерашний материал интересный. Цена за жизнь мою достойная.

Комиссар дружески ему улыбнулся.

— А ты умный! — одобрил он выбор Джебраилова. — Что ж, поверю тебе! Садись за стол секретаря и пиши. При мне пиши, чтобы не забыть чего-нибудь, не упустить.

Джебраилову было что писать. Тагиров недаром хотел убрать русского ставленника и посадить на его место своего земляка, который, спасая свою шкуру, предал его. И совсем немного времени ему потребовалось для этого. Большую игру затеял первый секретарь партии коммунистов, Мир-Джавад Аббасович спал и видел себя полновластным властителем республики, в которой он будет ханом Великого мусульманского государства. По его указанию проданные историки исписали груду бумаги, доказывая, что народ Тагирова — самый древний народ из живущих на земле, потомки шумеров. К тому же большая часть этого народа, «потомков шумеров», жили за ближайшей государственной границей СССР. И агенты Тагирова готовили там восстание, ввозили не только деньги, но и оружие, создавали базы и склады, сформировывали военизированные отряды боевиков, готовых умереть за дело воссоединения Великого народа, скрытно занимавшиеся непрерывной военной подготовкой. Тагиров ждал лишь удобного случая, выгодного момента, чтобы с помощью Советского Союза объединить свой народ, а затем провозгласить независимость, отделиться и выгнать не только русских, но и армян, евреев, персов. Исключение он решил сделать только для турок и кавказских албанцев, которых ошибочно тоже считал турками.

«Нас поддержат Турция и национал-социалистическая Германия! — выдавал своего земляка Джебраилов. — Наша земля очень богатая и многих заинтересует. Нефть у нас есть. Ее много. А белая нефть есть только у нас. Больше нет нигде в мире. Клянусь аллахом! Самостоятельность и национальная независимость!»

И Джебраилов писал все, о чем он знал, о чем догадывался, и о тех, кто, по его мнению, могли знать больше. Иногда он решал что-то утаить, слишком для него опасные сведения, о которых знал только он, как ловил на себе гипнотизирующий взгляд комиссара, и его рука автоматически писала то, что остатки разума предпочли бы скрыть.

На самом-то деле его гипнотизировал не взгляд комиссара, а страх смерти.

Комиссар медленно перечитал написанное Джебраиловым, старшим майором, своим первым заместителем, и появился соблазн провернуть опасную операцию, самую опасную, которую ему приходилось проворачивать в своей жизни.

Вспомнив о стоявшем перед ним по стойке «смирно» Джебраилове, комиссар поднял на него взгляд и одобрительно сказал ожидающему решения своей незавидной участи первому заместителю:

— Хорошая цена! Я постараюсь замять твое дело. Пулат тебя охранять не будет!

Джебраилов сразу же почувствовал вдруг такую слабость в ногах, что плюхнулся обратно на стул, стоявший рядом с креслом комиссара.

— Спасибо, Викентий Петрович, век не забуду! — прочувственно произнес он.

— Ладно, иди! — велел комиссар. — Будь все время дома. Охранять тебя, на всякий случай, я прикажу. Чтобы не похитили!

И он ехидно рассмеялся.

Джебраилов с трудом встал и, по-стариковски шаркая ногами, вышел из кабинета. Он успокоился, надежда вернула ему ощущение жизни, но ноги отказывались в это верить.

У кабинета его ждала охрана, но Пулата среди них не было.

Комиссар, оставшись в гордом одиночестве, первым делом позвонил своей секретарше, совмещавшей эту должность с должностью его любовницы очень успешно и с должностью тайной осведомительницы центра. Впрочем, комиссар прекрасно знал, что не было ни одной секретарши ни у одного более или менее важного начальника, которая бы не писала раз в неделю отчета в единственном экземпляре, но не для своего начальника, зачастую и любовника, а в особый отдел. Комиссар знал об этом и никогда с любовницей не спал, она его обслуживала прямо в кабинете и уезжала на его машине домой, всегда было много работы, всегда приходилось проводить бессонные ночи, подражая великому вождю, страдавшему бессонницей. И не потому, что комиссар боялся досужих сплетен и разговоров или простых намеков, просто Викентий Петрович иногда так уставал, что разговаривал во сне, это было очень опасно, можно было проговориться и сказать нечто такое, что послужило бы поводом для того, чтобы его уничтожить. Тем более что ревнивая супруга, драгоценная и дражайшая Елена Владимировна, разжигала в нем это чувство боязни, естественно, исходя лишь из собственных интересов. Но их интересы столь тесно переплетались в единое целое, что уже трудно было сказать: чьи это были интересы. Это уже не имело значения. Они были общими.

— Эмма! — приказал комиссар секретарше. — Ко мне никого! У меня совещание!

— Со мной? — обрадовалась случаю Эмма, уж она-то знала, что комиссар сейчас один.