Он был человеком с истерзанной душой. Он рано потерял близких, и терял их без счета. Все, кого он любил, покидали его. Он был одинок.

Он был человеком, которого поразила болезнь. От нее не знали лекарства в его времена. С ней сражались, ибо он был первым лицом в государстве, и впрямь не на жизнь, а на смерть, лучшие лекари его времени. Но бой был неравным. Болезнь не отступала.

И, наконец, он был человеком, в руках которого сосредоточилась самая большая, самая огромная власть в мире…

Так чего можно хотеть от Калигулы? Поставьте себя на его место, хотя бы на мгновение! И если возобладает разум, а не эгоизм, — ужаснитесь.

Он не знал, что значит нежность, что значит — радость сердца, когда любишь. Впервые это пришло к нему, когда появилась на свет Друзилла. У него уже была одна сестра, Юлия Агриппина, которую, в отличие от матери, звали Младшей. Но к моменту ее рождения Калигула был слишком мал, чтоб воспринять девочку как родное существо. Она поначалу раздражала его, пожалуй, как ненужный объект, отвлекающий от него внимание родителей. А потом ее вовсе отправили в Рим, к прабабке Ливии Августе. Потому для Гая все случилось в первый раз…

Мать была неуклюжей и толстой, живот ее был пугающе велик. Что это может означать, Калигула не знал. Он старался вертеться повсюду, только бы подальше от нее — от ее окриков, да и тяжелой руки тоже.

В день, когда родилась Друзилла, избежать общения с матерью не удалось. К полудню у женщины начались боли. Она была тревожна, и если не напугана — как такое можно сказать об Агриппине! — то, уж, по меньшей мере, волновалась. Дабы не переживать еще и по поводу вечно снующего по лагерю Калигулы, попросила найти мальчика. Абитарвий[297], заложенный Германиком лагерь у слияния рек, был еще весьма невелик. Бревенчатый дом из трех небольших комнат, где жила семья полководца, знали все. Вмиг нашли Калигулу на берегу.

Поначалу все складывалось неплохо. К матери его не пустили. А он и рад! Она всегда найдет, как допечь. Да сегодня он, купаясь, потерял свой сапожок в воде. Пока сочинят новый, будет он босой на ногу. Мать непременно заметит. А это грозит неприятностями. Холодно уже, осень прохладная в этом году, жалуются все. Мама запретила купаться. А мальчику что эта осень? Он другой не помнит, и для возни в Рейне вполне подходящее время года всегда…

Может, полы одежды подсохнут, когда позовут к родительнице. В любом случае передышка! Калигула присел на пол, вытащил из кармана небольшой нож. Подарок Фламинина. Меч ему дают только во время занятий с кентурионом. А в остальное время пусть будет нож, тоже оружие. Германик, подумав, разрешил. Были придуманы строгие правила, которые мальчик обещал выполнять. Вот, например, здесь, в доме, бросать нож в бревенчатые стены и двери запрещалось однозначно. На улице, в деревья, которые были помечены кружками Фламинином, можно, но с оглядкой на проходящих мимо. В остальное время лучше держать нож в складках одежды. Правда, можно пользоваться ножом во время еды, отрезать куски мяса, например. Но это совсем глупо, никакого интереса…

От нечего делать мальчик стал вырезать в стене свои инициалы. Этому его научили легионеры; всего три буквы, но какие! Так они говорили, а Калигула прислушивался.

К матери в комнату забегали бабки, няньки с горшками, от которых шел пар. Что там могло быть? Он не знал, но вскоре стал понимать, нечто ужасное. Агриппина начала стонать, вначале едва слышно, но потом все громче и громче. Потом пришел черед откровенно животных криков, полных боли. Ребенок прервал свое немудреное занятие с ножом, сжался в углу. Он не знал, как долго продолжалось страшное. А что страшное, не сомневался. Стала бы кричать его мать, если бы не страшное! Ему было жаль Агриппину, он даже намеревался пройти к ней в какое-то мгновение. Но его остановили, не дали маме помочь, сказали, что там, в комнате, ему не место… Что женщины справляются с этим удачно без вмешательства мужчин много-много лет, и помочь маме он не сумеет…

Когда крики смолкли, невыразимое облегчение охватило мальчика. Оно усилилось при виде лиц женщин. Они суетились по-прежнему, если не больше, но на лицах появилось благостное выражение покоя, умиротворения.

— Все закончилось? Все уже хорошо? — спросил Калигула у одной из пробегающих мимо него женщин, хватая ее за руки, в которых она держала тряпки.

— Закончилось? Почему? — ответила вопросом на вопрос та. — Все только начинается!

И убежала, улыбаясь, в комнату, где раздавался какой-то странный, незнакомый писк. Оставив Калигулу в убеждении, что все хорошо. Прекрасно, только непонятно, почему. Да и не надо, главное, что все обошлось.

Дверь распахнулась, в комнату широким шагом вошел, нет, ворвался, отец. Он спешил к матери, и его никто не задерживал на пороге. Впрочем, он-то наверняка мог помочь любому. Его сильный, его необыкновенный отец мог все что угодно.

Германик, как ни спешил, сына заметил. Вытащил его из угла, звонко чмокнул в макушку.

— Пойдем, — сказал он сыну. — Пойдем к маме, скажем спасибо.

Мельком взглянул Калигула на мать, та улыбалась, хоть и была бледна, и лежала. Среди белого дня, посреди хлопот и забот этого дня, в присутствии других людей, лежала в постели! Это было странно, но ненадолго взволновало мальчика. Поскольку раздался крик. Весьма звонкий, громкий, рядом с матерью.

— Вот и она, — взволнованно произнес отец. — Порадуемся рождению звезды! Я назову ее Юлией Друзиллой, это славное родовое имя, она его достойна!

На взгляд Калигулы, существо, что лежало возле матери, на звезду не походило. Маленькая, сморщенная, красная от натуги, заливающаяся криком Друзилла была ему еще чужой. Отец выправил положение. Он взял девочку на руки, покачал на вытянутых руках. Новорожденная смолкла, быть может, увлеченная новыми ощущениями. Для Калигулы, у которого звенело в ушах от крика и непонятного волнения, не было сомнений, что отец свершил новый подвиг. Он действительно мог все!

Заметив восхищенный взгляд Калигулы, Германик улыбнулся. Он подошел к мальчику, протянул новорожденную сыну.

— Возьми ее, — сказал он. — Правда, она славная? И она твоя. Все эти зайцы, волки, прочая живность, они все норовят убежать в лес. Друзилла, сестра, никуда не уйдет. Если ты сумеешь любить ее и сберечь, она твоя навсегда!

И Калигула принял на руки славную девочку Друзиллу. Из рук обожаемого отца, в присутствии матери. Чтобы любить ее и беречь.

Не всякому мужчине дано сберечь свое счастье. Не всякому и «повезет» найти любимую в сестре своей по крови. Даже если ты император, и можешь все, есть нечто, что тебе недоступно. Потому что твое чувство не разделит та, которую любишь. Потому что не быть сестре женою…

Агриппина качала головой, глядя на своего сына. Хорош он был в одном сапожке, да с мокрым подолом, с пятнами грязи на щеках. Она поняла, что Калигула нарушил ее запрет, к тому же плакал, жалея ее. И по поводу всего перечисленного многое могла бы сказать сыну. Но не сегодня. Сегодня не было сил. Муж присел рядом, она утонула в чувствах своих. Рука к руке, глаза в глаза.

Никто не видел, как мальчик положил сестру на постель, подальше от отца с матерью.

Ему же сказали: «она твоя». Он не мог бы долго держать ее в руках, не мог качать, как отец. Но он прикрыл ее покрывалом. Он укачивал ее, слегка подвигая рукой из стороны в сторону. Он что-то шептал ей, непонятное и ласковое. Сестра молчала, тихо сопела носиком, глазки прикрыты. Значит, все это нравилось ей. Он был как отец для мамы, он был нужен и к месту здесь…

Когда он узнал, когда понял точно, что любит ее? Ох, какая же пропасть пролегла между тем днем, когда родилась Друзилла, и этим! Юношей он убивал, и не раз, тех, кто дерзнул посягнуть на нее. Потом не мог быть с ней рядом, полагалось быть рядом с императором Тиберием. Император женил Калигулу. Император выдал Друзиллу замуж. Луций Кассий Лонгин, муж Друзиллы… Смазливый самовлюбленный дурак! Его убить не пришлось. Как только представился случай, Калигула избавился от него. Горевала ли Друзилла? Наверное, да, но новоявленный к тому времени император Гай Юлий Цезарь, брат, утешил. Он сказал ей: