Мужская страсть к власти, но в сердце женщины, — вовсе не редкость. История сохранила для нас имена многих женщин-властительниц.

Властительницы… не столько мужских сердец, сколько стран и народов, не знавшие иной любви, кроме этой. Этой — к возвышению надо всеми. Этой — к отдаче приказов и распоряжений. Этой — бесслезной, жесткой, жестокой, подлинно мужской работе. Требующей в характере задатков забияки и вожака. Всего того, чего не дает природа женщине, а, даже дав поначалу, отбирает с первою же любовью. Когда, покорствуя и смиряясь телом, познает женщина истинную природу свою, в которой подчинение — главное. Подчинение — и боль, и радость, и долг…

Сестра Калигулы, старшая из трех его сестер, именно такой и была. Конечно, далась ей власть не с рождения. Но она к ней шла всю жизнь; а главное — пришла, пусть и не сразу.

Агриппина Младшая[39], дочь Германика и Агриппины Старшей, унаследовала столько же от матери, сколько и от отца, очень сильную душу и крепкую волю. Людям, ее окружавшим, прежде всего родным и близким, она не давала забыть об этом с самого раннего детства!

В числе прочих была и ее мать. Собственная воля Агриппины Старшей не раз натыкалась на своеволие дочери. Ей, потерявшей любимого мужа, неусыпно бдительной, дрожащей над детьми, боящейся яда и тайного убийства, немилости и ссылки, трудно было не сдаться детям. Детям, не сохранявшим внутренний мир в семье. Драчливым, шумным, не любящим друг друга. Она стремилась любить каждого и за всех. Не преуспевала, слишком многое было отдано ею Германику когда-то; детям не досталось и четверти, устала душа. Но все равно она стремилась любить. Оберегала и спасала. Любила!

Виноградников на виллах под Римом много. В каждой загородной вилле есть свои. Часто лозу поднимают вверх над землей, увивая прутья беседки виноградным листом. Нередко в такой беседке семья собирается за завтраком. Сквозь листья винограда заглядывает в летний триклиний солнышко. Пахнет разогретыми, уже созревающими ягодами. Кружит голову этот аромат, разносимый ветерком.

После еды сонная одурь наплывает на Агриппину. Легкий сон уже на пороге ее беседки.

Тихо шепчутся в самом дальнем углу вечные собеседники — Гай и Друзилла. Ливилла сидит одна, вертит в руке куколку, что сочинил ей Гай. Из куска дерева ножом вырезал, а Друзилла одела деревяшку в цветные тряпки. Юлия Ливилла — младшенькая в семье, всеми любимая, всеми ласкаемая. Ее балуют, с ней не ссорятся. Может, потому девочка такая уравновешенная. Часами может играть потихоньку сама с собой. Все ее любят, а ей самой никто и не нужен особенно, ей хватает тепла, чтоб не устремляться за ним в погоню. Напевает что-то, играет. Вот и хорошо, даст матери поспать…

Нерон и Друз успели позавтракать, а больше им в доме делать нечего. Вечные заложники своей славы предводителей римской молодежи, они уже разбежались по своим делам. У матери они не спросятся, что им здесь делать долгими летними днями? Унеслись по пыльной дороге в город. Сбереги их Венера-охранительница своею рукой, а она только стареющая женщина, вдова…

Пусть громкое имя Агриппины не вводит в заблуждение никого! Мало что может противопоставить мать полному угроз миру, в котором живут ее дети…

Нет еще и дочери Агриппины рядом, и местонахождение ее неизвестно, как всегда, впрочем! Эта девочка — вечная ее забота и боль, даром, что ли, носит собственное родовое имя матери. Сон смыкает глаза, так было бы хорошо подремать в жару. Но тревога не дает отключиться по-настоящему. Ускакала козочкой строптивая девочка, где-то она сейчас? С ее-то неуёмным любопытством ко всему. Непременно надо сунуть свой нос повсюду. На каждый в округе двор забежать, к каждому обратиться с каким-то словом. Она не делит людей на своих и чужих. Ей все свои, кто ответил на приветствие. А уж если проявил кто к ней интерес, ей все равно, кто именно: и с виликом побеседует, и землепашцу вольному улыбнется, и раба с корзинкой растормошит. Тем более, что свои не очень-то к ней расположены. Калигула предпочитает общество Друзиллы; та отвечает брату взаимностью. Друз и Нерон Цезари развлекают друг друга, напротив, взаимной враждой, но результат для Агриппины тот же. Она братьев не интересует совершенно. Ливиллу ласкает каждый, но она слишком мала, чтоб быть достойной серьезного общения. Агриппина предоставлена самой себе. И использует эту свою свободу так, как ей вздумается…

— Мама! Мама! — слышит мать голосок той, о которой думала. И почему-то откуда-то сверху, с небес…

Подскочила женщина со своего ложа. Озирается в тревоге. О Мента[40], это же надо видеть, что она вытворяет, маленькая Агриппина! Сердце женщины, отнюдь не каменное, падает куда-то вниз. Усилием воли сдерживает мать крик, рвущийся из горла. Испугается, упадет!

Неведом страх Агриппине-младшей. Угрожающе прогибаются под ней деревянные своды беседки. Скрипят. Прогибается и лоза, провисает, когда легкая нога давит на нее. Немалая высота, надо сказать, легла под ножками девочки пропастью.

Но Агриппине и точно неведом страх. Она не просто идет по перекладинам беседки, она танцует…

— Гай! Друзилла! — зовет она брата с сестрой. — А кто еще так может?!

Калигула быстр в расчетах. У него мужской глазомер. Измерил высоту взглядом, и видно, что испугался, как и мать. Но не кричит тоже. В этой семье страх вовсе не та эмоция, что выплеснется в крике. Преследуемые судьбой дети Германика привыкли страшиться. Каждый из них скорее ринется навстречу угрозе, чем закричит.

— Слезай-ка, Агриппина, — негромко говорит Гай.

Он еще и неглуп, хоть и молод, этот мальчик. Он прекрасно понимает природу поступка сестры.

Не в первый раз, раздражаясь проявлениями дружбы между Калигулой и Друзиллой, ревнуя, Агриппина вытворяет подобное. Ей важно отвлечь брата, обратить на себя его внимание. Быть первой и главной. Когда не удается, Агриппина страшно злится и сникает. Вот и сейчас, важно дать ей понять, как нелепо ее поведение. Как всем смешна ее выходка. Тогда ей станет скучно продолжать.

— Вот если слетишь, будешь жалеть, — продолжает мальчик. — Помнишь нашего кузнеца? Того, что зимой сломал себе ногу, возвращаясь из кузницы? Они много выпили вина, и он не заметил ямы, помнишь?

— Что мне за дело до какого-то кузнеца? — распевает Агриппина, дурачась.

Она выгибает спину, и делает изящный разворот на самом краю беседки. Нога девочки соскальзывает вниз…

Но нет! Раскинув руки, удерживает она равновесие, а потом делает быстрый шаг, еще…

Вздох облегчения вырывается из груди матери. Ей бы пригрозить, заставить девочку испугаться наказания и спуститься. Но Агриппина Младшая ведь ничего не боится. Все уже сказано не раз и не два…

— Ну да, до кузнеца тебе нет дела. А ему и вовсе ничего уже не надо. Да неужели ты забыла, как он умирал, Агриппина? Мы ведь ходили к нему, несмотря на запреты мамы…

Быстрый извиняющийся взгляд Калигулы в сторону матери. Та лишь качает головой, ходили, так ходили, дело прошлое.

— Нога у него распухла и почернела, помнишь, и воняло так, что все зажимали носы, да только это не помогало! Вот и тебя уложат, и никто не захочет видеть тебя, как ты завоняешь, Агриппина, — заканчивает свою неутешительную речь брат. — Уж на кузнеца все и насмотрелись, и нанюхались. Что хорошего?

Кажется, красноречие его увенчалось успехом. Агриппина перестала танцевать. Согнулась, скользнула на ветвь. Села, раскачиваясь, готовясь к прыжку. Да не успела.

Молнией метнулся к ней брат. Стащил за свисающие ноги, подхватил, опустил на землю. Не успела девочка опомниться, как развернул, да и шлепнул звонко по тому месту, из которого ноги растут, и которого не должен бы касаться. Он ведь брат, не отец ей…