— Она… что?

— Потому-то я и хотел, чтобы ты сам ее опробовал, Уолтер, — сказал он. — Просто желал убедиться, что все дело в машине, а не во мне. Вот, взгляни: в письме на пюпитре написано вместо «свадьба» — «свадба» и вместо «Марджери» — «Марджори»… и какие бы ты клавиши ни нажимал, выпадут именно эти матрицы.

— Глупости, — сказал я. — Не иначе как ты пьян, Джордж.

— Можешь мне не верить, — возразил он. — Попробуй набрать эти строки правильно. Исправь ошибку в четвертой строке, там, где написано «падружки».

Я хмыкнул, взглянул на уголок, чтобы посмотреть, с какого слова начинается четвертая строка, и начал набирать. Набрал «п» и остановился. Медленно и осторожно, не спуская глаз с клавиатуры, я положил указательный палец на клавишу «о» и надавил. Я услышал, как матрица со щелчком прошла через сталкиватель, и увидел, как она упала в верстатку. Я твердо знал, что нажал на нужную клавишу, но… Вот именно, вы уже догадались. Выпала матрица «а».

— Не верю, — сказал я.

Джордж Ронсон с тревогой взглянул на меня, криво усмехнувшись.

— Я тоже, — сказал он. — Слушай, Уолтер, пойду прогуляюсь. Я схожу с ума. Я не могу здесь больше оставаться ни минуты. А ты валяй дальше и попробуй убедить себя. Машина в твоем распоряжении.

Я глядел ему вслед, пока он не ушел. Затем с каким-то странным чувством я снова повернулся к линотипу. Прошло немало времени, прежде чем я поверил, но поверить мне пришлось.

Какие бы клавиши я ни нажимал, проклятая машина точно следовала рукописи со всеми ее ошибками.

Я решил довести дело до конца. Набрал первые два слова, а затем прошелся по рядам клавиш сверху вниз, как это обычно делается, когда заполняют пустую строку: ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ ЭТАОИН ШРДЛУ — не глядя на верстатку. Я послал результат на отливку, схватил горячую строку, которую ножи вытолкнули из формы, и прочел: «Свадба X. М. Клэфлина и мисс Марджори…»

На лбу у меня выступил пот. Я вытер его, выключил линотип и отправился искать Джорджа Ронсона. Искать пришлось недолго, потому что он оказался именно там, где я и предполагал. Я тоже заказал выпивку.

Как только я вошел в бар, он взглянул мне в лицо, и, конечно, ему не пришлось спрашивать, что произошло.

Мы чокнулись и осушили свои стаканы, не говоря ни слова. Затем я спросил:

— Ты понимаешь, в чем здесь дело?

Он кивнул.

— Погоди, не говори, — сказал я. — Подожди, пока я не выпью еще и тогда тебя выслушаю… может быть. — Я возвысил голос и произнес: — Эй, Джо! Поставь эту бутылку рядом с нами. Мы рассчитаемся за нее.

Джо придвинул к нам бутылку, и я очень быстро налил себе еще. Потом закрыл глаза и сказал:

— Прекрасно, Джордж. Теперь валяй.

— Помнишь того парня, который заказал себе специальные матрицы и взял мой линотип напрокат, чтобы набрать что-то секретное? Не помню его имени… Как там его?

Я попробовал вспомнить, но не смог. Я выпил еще и предложил:

— Назовем его ЧСШ.

Джордж пожелал узнать, что это означает, я объяснил ему, и он снова наполнил свой стакан и сказал:

— Я получил от него письмо.

— Очень мило, — сказал я и тут же спросил: — Оно у тебя с собой?

— Нет. Я не сохранил его.

— А ты хоть помнишь, что в нем было? — спросил я.

— Помню местами, Уолтер. Не читал его вни… внимательно. Видишь ли, мне показалось, будто этот парень немного того… Я его выбросил.

Он замолчал и выпил еще. В конце концов мне надоело ждать, и я спросил:

— Ну?

— Что — ну?

— Письмо. Что было в тех местах, которые ты помнишь?

— А, это… — сказал Джордж. — Да. Кое-что насчет лило… линло… ну, ты знаешь, о чем я.

К этому времени бутылка перед нами была уже, должно быть, не та, что вначале, потому что эта была полной на две трети, а та была полной только на одну треть. Я к ней приложился.

— И чшто он хговорит о нем?

— Кхто?

— ЧШ… СЧ… Ну, этот парень, который написал письмо.

— Кхкакое псьмо? — спросил Джордж.

На следующий день я проснулся около полудня. Чувствовал я себя ужасно. Мне понадобилось два часа, чтобы принять душ, побриться, собраться с духом и выйти из дому, но когда я наконец вышел, то прямиком направился в типографию Джорджа.

Он работал на печатном станке и выглядел почти так же скверно, как и я. Я взял один экземпляр газеты прямо из станка и проглядел его. У Джорджа четырехполосная газета, и две внутренние полосы представляют собой настоящий винегрет, но первая и четвертая посвящены местным новостям.

Я прочел несколько заметок, в том числе и ту, где говорилось о «свадбе X. М. Клэфлина и мисс Марджори», взглянул на замерший в углу линотип, затем перевел взгляд на Джорджа и снова на неподвижную массу из чугуна и стали.

Чтобы перекрыть грохот печатного станка, мне пришлось кричать.

— Слушай, Джордж… Я насчет линотипа… — Мне как-то не хотелось орать на весь свет о том, что звучит глупо, и я пошел на компромисс. — Ты его исправил? — спросил я.

Он покачал головой и выключил станок.

— Порядок, — сказал он. — Теперь остается только сложить.

— Да черт с ними, с твоими газетами, — сказал я. — Мне хотелось бы знать, как ты вообще умудрился сегодня все это допечатать. Ведь я был здесь вчера, и у тебя была готова едва половина набора, а потом мы напились… и я не понимаю, когда ты успел набрать вторую половину.

Он ухмыльнулся.

— Очень просто, — сказал он. — Можешь попробовать сам. Пьяный ты или трезвый — все, что от тебя требуется, это сесть за машину, положить рукопись на пюпитр, побарабанить по клавишам наугад, и набор готов. Да, со всеми ошибками… но теперь я буду исправлять ошибки в рукописях перед работой. Вчера-то я был слишком на взводе, и машина набрала рукописи в их первозданном виде. Уолтер, эта машина начинает мне нравиться. Впервые в этом году я закончил печатать газету вовремя.

— Ага, — сказал я. — Но…

— Что — но?

— Но… — Меня так и подмывало сказать, что я до сих пор не верю всему этому, только вот язык не поворачивался. Что ни говори, а вчера, когда я возился с этой машиной, я был трезв как стеклышко.

Я подошел к ней поближе и снова оглядел ее. На вид это был самый обыкновенный одномагазинный линотип. Я знал его наизусть до последнего винтика.

— Джордж, — произнес я неуверенно. — У меня такое ощущение, будто эта проклятая штука глядит на меня. У тебя нет такого ощущения?

Он кивнул. Я повернулся и снова посмотрел на машину. На этот раз сомнений не было. Я закрыл глаза — странное ощущение усилилось. Знаете, как иногда чувствуешь на себе чей-то взгляд? Так вот, здесь это было еще сильнее. Я бы не сказал, что взгляд был враждебный. Нет, скорее, просто какой-то безличный, равнодушный. И напугал он меня до дрожи.

— Джордж, — сказал я, — давай-ка пойдем отсюда.

— Зачем?

— Я… Джордж, мне надо с тобой поговорить. А говорить здесь как-то не хочется.

Он взглянул на меня, потом на кипу газет, которые складывал вручную.

— Ты не бойся, Уолтер, — сказал он спокойно. — Она не обидит. Она нам не враг.

— Да ты… — Я хотел сказать «с ума сошел», но ведь если сошел с ума он, то сошел с ума и я сам, а потому я замолчал. Я подумал с минуту и сказал: — Джордж, вчера ты мне начал рассказывать о письме от… от ЧСШ. Что в нем было?

— Ах вот ты о чем! Слушай, Уолтер, сперва ты должен дать мне обещание. Обещай, что сохранишь все в строжайшей тайне. То есть ни единой живой душе…

— Ни единой живой душе, — отозвался я. — Я не желаю попасть в сумасшедший дом. Не такой я дурак. Неужели ты полагаешь, что мне бы поверили? Я бы и сам не поверил, если бы не… Так что там насчет письма?

— Но ты обещаешь?

— Разумеется.

— Ладно, — сказал он. — Кажется, я тебе уже говорил, что письмо было какое-то смутное, а помню его я еще более смутно. Там говорилось, что он воспользовался моим линотипом для того, чтобы набрать… э… метафизическую формулу. Набрать, значит, эту формулу и увезти с собой.