Это казалось таким привычным — водить туда сюда шваброй, отстранено наблюдая, как из-под половой тряпки появляется влажная полоса чистого пола. Она делала свою работу, находясь при этом совсем в другом месте. В мыслях и чувствах, заново переживая случившееся во сне:

Погоня в заснеженном лесу…

Сон во сне — люди инвалиды, и существо, забывшее нацепить фрак, что так отчаянно желало повести ее в последнем танце…

И страшный, безумный крик писателя, и существо, что нависло над бьющимся в агонии телом…

Надежда отбросила швабру, чувствуя, как в голове закружились разноцветные хороводы воспоминаний. Затем присела на корточки, и спрятав лицо в ладонях, беззвучно заплакала.

Услышав стук швабры, Сергей тихонько заглянул в комнату.

— Что-то случилось? — глупее вопроса и не придумать.

Он присел рядом. Надежда убрала руки, подняла покрасневшее от слез лицо.

— Ничего, все в порядке… — сколько раз она говорила эти слова. И наверняка этот раз был не последним.

Сергей промолчал. Они сидели рядом, провожая зимний день. Дом наполнился тишиной, и даже работающий обогреватель не отваживался встать у нее на пути.

Зима надолго решила обосноваться здесь, и эта тишина, казалась ее неотъемлемой частью.

А потом прозвенел звонок, и гости ворвались в вечернюю тишину старого дома, нарушив ее священную изморозь шумным многоголосием

Первой вошла, конечно же, теща, оттеснив мужа, с жадностью вглядываясь в новое жилье детей, выискивая строгим взглядом недостатки, на которые потом можно будет ткнуть пальцем.

Николай Владимирович пропустил супругу, прекрасно понимая, что спешка в этом деле может только ухудшить и без того слабые дела на супружеском фронте. Он задержался у входа, чтобы перекинутся парой ничего не значащих фраз с хозяином дома, справедливо рассудив, что дражайшая половина освоится и без его помощи.

Сергей понимающе протянул руку — уж кто-кто, а он прекрасно знал о вспыльчивом характере Марии Сергеевны. Теща прошлась по комнатам, брезгливо подобрав нижнюю губу, всем своим видом выражая сдержанное неодобрение, с преувеличенной осторожностью спустилась по лестнице, (под ее тяжестью ступеньки протестующее заскрипели), скривилась при виде полутемной, сырой кухни, натужно пыхтящего холодильника. Надежда мышкой сопровождала мать, вместе они обошли все комнаты дома (за исключением конечно темных и грязных погребов и омшаника — Мария Сергеевна лишь одернула шторы, чтобы заглянуть в темноту за ними). Тяжело было сказать, какие эмоции обуревали ее — с одной стороны этот дом был куда больше и основательнее старого, с другой — стремление детей жить в другом городе, подальше от назойливых родителей, вызывало обиду. И в этом случае, дом был лишь поводом, чтобы улизнуть из-под опеки.

Поднявшись наверх, они принялись о чем-то спорить, сначала шепотом, потом все более громко, причем, судя по срывающемуся голоску Надежды, перевес был не на ее стороне.

Проводив глазами женщин, Сергей понуро отправился на кухню, ставить чайник. В кухонном шкафу, в одной из бесчисленных полок, нашелся пакетик зеленого чая (Мария Сергеевна признавала только такой, неустанно беспокоясь о своем здоровье, в ее арсенале были также проращенная пшеница и целебный рисовый отвар), в холодильнике давно уже томился бисквит, запакованный в полупрозрачный целлофан.

Николай Владимирович бесполезно топтался рядом, всем своим видом демонстрируя всяческую готовность служить громоотводом, принимая на себя бурный темперамент супруги. Все годы, проведенные с Марией Сергеевной, связались шершавой, узловатой нитью в тугой, мохнатый канат растраченных нервов. Теперь же, на пороге старости, ему хотелось только одного — хоть не надолго ощутить чувство блаженного покоя, когда нет поблизости разъяренной супруги, бестолковой дочери (непутевый зять, в принципе, все же подходил на роль собеседника, тем паче, оба мужчины вполне могли подыскать для себя более менее удобные темы для разговора, — тот же футбол, наконец), и отвлечься от опостылевшей роли заботливого отца, и послушного, верного мужа.

Оставшись на кухне с зятем, Николай Владимирович некоторое время томился, не зная, как начать беседу, но потом его словно прорвало. Он невпопад вспоминал, как Наденька была еще совсем маленькой, а Мария Сергеевна, как ни странно весила на добрых три десятка килограммов меньше, и представляла собой вполне симпатичную и прелестную женщину, немного вспыльчивую, но справедливую (Сергей недоверчиво хмыкнул, пытаясь разорвать неподатливый целлофан), потом его мысли перескочили на более насущные проблемы, невольно припомнились все трудности нелегкой семейной жизни (тут Сергей был согласен на все сто, отлично понимая тестя — характер тещи можно было описать любым словом, вот только слово "ангельский" явно не подходило, как ни крути).

Разобравшись с упаковкой, Сергей разложил бисквит на блюде, нарезал лимон, и, подмигнув тестю, вытащил из кухонного же шкафа уже початую бутылку. Николай Владимирович испуганно оглянулся, вслушиваясь в предательскую тишину кухни, и торопливо кивнул, заранее примеряя все возможные оправдания, в случае если супруга застанет его на горячем.

Отношение Марии Сергеевны к употреблению им алкогольных напитков было отрицательным. Право на послеобеденную бутылку пива по воскресеньям было получено в результате множества затяжных боев с наступлениями и контратаками, где не брали пленных, и каждый миг мог оказаться последним.

Лихо опрокинув рюмку, тесть сразу оживился. Сергею даже показалось, что Николай Владимирович приосанился, его щечки порозовели, после второй из глаз пропала пелена обреченности. К сожалению, дальнейшие эксперименты по изменению сознания пришлось прекратить, так как тяжелые шаги грузной тещи вновь заставили скрипеть ни в чем не повинную лестницу.

Сначала пили чай. Мария Сергеевна шумно дула в блюдце, собирая морщины, словно пытаясь остудить кипяток одним усилием воли. Николай Владимирович пил быстро, обжигаясь, мелкими глотками, словно в последний раз.

Разговор не клеился. Надежда устало привалилась к стене и старалась не принимать участия в беседе, так же как и Сергей. Тесть делал вид, что полностью увлечен процедурой чаепития, к тому же пара рюмок водки сделали свое дело, и он вполне справедливо опасался, что может сболтнуть лишнее, тем самым, выдав себя с потрохами. Говорила Мария Сергеевна.

Тот поток слов, что лился из ее уст, был знаком Сергею. Все эти упреки и жалобы он слышал много раз, и поэтому привык пропускать мимо ушей словесные изыски тещи. Если принимать близко к сердцу этот бред, того и гляди, свихнешься сам. На мгновение Жданову захотелось закрыть глаза и уши, чтобы не слышать и не видеть тещу, а еще хорошо бы ей провалиться куда-нибудь, где сыро и много (глины, парень, вот что ты подумал, признайся!) места для ее неповоротливой туши. Сергей усмехнулся, и ощутил странную тишину.

Куда то пропала кухня с гостями, серый туман окутал его призрачным саваном. В тумане возникли очертания какого-то предмета, он приближался к Сергею.

— А я ей и говорю, вот делайте со мной что хотите, а я не потерплю такого обращения! Да — так и сказала…

Тишину нарушил назойливый голос тещи. Пространство всколыхнулось, и тишина вновь завладела его вниманием. По мере приближения, предмет становился все более отчетливым. Сергей широко раскрыл глаза, рассмотрев связку колокольчиков — один большой, и несколько других, помельче. Они застыли неподвижно перед лицом, словно предлагая…

(Ну-ка, дружище, коснись нас своей рукой, давай парень, не робей!!!)

… наполнить ставшую назойливой тишину. Всколыхнуть ее серебряным звоном.

Он протянул руку, и слегка прикоснулся к одному из маленьких колокольчиков. Дрожь его рук передалась холодной поверхности, и Сергей услышал тихий перезвон…

Мария Сергеевна поперхнулась, и навалилась на край стола. Тесть дернулся к ней, захлопотал вокруг своей супруги. Надежда кинулась к матери. Сергей смотрел и улыбался. То есть, конечно, он не позволил эмоциям отразиться на лице (упаси боже), он держал улыбку где-то внутри, так чтобы никто не видел ее.