(Высосать душу, выпить жизнь, не спеша, смакуя, капля за каплей…)

Надежда застыла, вслушиваясь в этот шепот. В нем было что-то… непристойное. Словно кто-то подсмотрел за тем, как она сидит, ерзая на унитазе, ожидая, когда освободится мочевой пузырь, и теперь пытается рассказать об этом всему свету.

Шепот становился все громче, настойчивее, и когда он обрел силу, стал более уверенным, Надежда поняла, что слышит голос мужа!

Он возился где-то рядом, не то в погребе, не то в омшанике. Надежда подошла к дальней двери (той самой, что выходила в тамбур, за шторами) и прислонилась к ней, пытаясь расслышать, что же творится там, за ней.

(Черт, ничего не разобрать!)

Надежда прильнула к двери, на миг, ощутив ее неприятную прохладу, но через секунду совершенно позабыла об этом, поскольку там, за дверью, происходило что-то странное.

Шепот перешел в тягучее бормотание. Словно школьник зубрил домашнее задание, повторяя вслух ненавистные глаголы и деепричастия, вместо того, чтобы самозабвенно гонять со сверстниками мяч, и в этом бормотании было нечто такое, от чего хотелось забиться как можно скорее в самый дальний уголок, и съежиться, превратиться в маленький клубочек, чтобы только не видеть, не слышать, не ощущать того ужаса, что забирается в мозг, подчиняет душу и тело.

Слов было не разобрать. Какие-то обрывки фраз, словно Сергей пытался кому-то что-то рассказать, объяснить.

А потом ее накрыло, словно волной. Как будто мир качнулся, поднялся на дыбы. Ее бросило в сторону. Надежда больно ударилась плечом о холодный кафель, и заскулила от боли, пытаясь сохранить равновесие. Она уперлась рукой в стену, и мотнула головой, приходя в себя.

Внезапно дохнуло гарью. И откуда-то издали, явственно раздался тихий, тревожный перезвон колокольчиков.

Надежда судорожно сглотнуло. От запаха паленого кружилась голова, и снова подкатила рвота. Колокольчики стихли и вновь зазвучали, наполняя ночную тишину мелодичным звоном.

(Хей, детка — неужели ты до сих пор думаешь, что все в порядке? Если так, — ты действительно непроходимая дура, и тебе давно пора вправить мозги!)

Дом оживал. Его стены слегка подрагивали, а к звону колокольчиков добавился тихий призвук. Словно кто-то подпевал тонким голосом. Черт возьми, множеством голосов.

Тихие серебряные голоса, они звучали отовсюду, все усиливаясь.

Надежда в ужасе замерла. На миг ей показалось, что голоса исходят от самих стен дома, но она отогнала эту мысль.

(Это просто… сон! Ну конечно же это сон. Обычный сон, не более того. И если ущипнуть себя побольнее, то…)

Чуда не произошло. В этом доме не осталось больше чудес. Надежда, что есть силы, ущипнула себя за руку, и вскрикнула от боли. На коже явственно расплылся небольшой синяк.

Да что же происходит на самом деле?

Колокольчики тренькнули в последний раз, и умолкли. Надежда многое бы отдала, чтобы вслед за колокольчиками смолкли и голоса, которые наоборот стали громче и противнее. Они пели, и если сильно захотеть, можно было бы расслышать незамысловатые слова этой песни.

(Мы здесь, крошка, мы рядом, только руку протянуть… И не спи, не поворачивайся к нам спиной, пока мы рядом с тобой, маленькая аппетитная толстушка…)

Это существа, внезапно поняла Надежда. Существа, подобные тому, что жило в шкафу, чтобы там не говорил на этот счет Сергей. Мерзкие противные существа, что прячутся в стенах дома, поджидая момент, когда можно будет выбраться наружу, чтобы утолить голод, насытить утробу, сладко отрыгнуть и убраться восвояси, назад в свои владения, до следующего раза…

(А пока что, детка…)

А пока они только поют, предвкушая сытный, неторопливый ужин. И если ты решила, что тебя забыли пригласить на этот ужин, то ты сильно ошибаешься. На этом славном пиру ты будешь главным участником. Вот только пригласят тебя не в качестве гостя, не забывай об этом детка, когда они потащат тебя, упирающуюся, мычащую, блеющую от страха прямиком к праздничному столу. Они будут волочить тебя, перекрикиваясь, радостно гогоча, перебрасывая с рук на руки, сочиняя на ходу небылицы о том, что давно не было такого славного пиршества, и как теперь будет весело на этом небывалом празднестве…

— Не сходи с ума, сосредоточься, это кошмар, не более того. Страшные картинки, что подсовывает подсознание… — Надежда успокаивала саму себя, напрасно надеясь, что вот прямо сейчас, она проснется, и будет лежать в теплой постели, потихоньку приходя в себя, возвращаясь из царства теней в мир привычных будней.

Вот только все вокруг было насквозь пропитано явью, что ни о каком сне не могло быть и речи.

Реальность была во всем — в трещинках на кафеле, в корзине с грязным бельем, и даже в разводах ржавчины на облупившейся эмали ванны.

А голоса неведомых существ, колокольный перезвон, да гарь, перебившая запах алкоголя, — все это лишь отражение чьих-то снов в твоей бедной, испуганной головешке, милая.

Не стоит придавать особого значения этим признакам нереального, тем более что впереди предстоит масса интересного. И ты, как никто другой, понимаешь, это — иначе, почему тогда ты притаилась в холодной ванной, притихла как мышка, стараясь не шевелиться, не дышать, согласная исчезнуть, испариться… все что угодно, только чтобы не дай бог, не выдать своего присутствия?

У нее не было ответа на этот вопрос, так же, как и на сотню остальных.

Зато Надежда могла с уверенностью сказать — все, что происходило сейчас и с ней — лишь короткая ненавязчивая прелюдия, вступление перед основной партией, которую вздумала исполнить судьба, которая затащила ее в этот ненавистный дом.

(О, детка, тебе в голову иногда приходят потрясающие мысли!)

И если продолжать вот так сидеть на холодном полу, упершись в стену спиной, то можно дождаться финальной части концерта…

Голоса чуть притихли, оставшись навязчивым фоном, и за дверью вновь раздался тихий голос мужа.

Надежда осторожно подползла к двери (почему-то ей показалось, что если она сейчас поднимется на ноги, то обязательно привлечет внимание Сергея, и стены опять начнут свое движение), и прислушалась.

Ничего не разобрать. Словно он набил полный рот, и пытался говорить при этом, обращаясь к неизвестным слушателям.

Он говорил, и с каждым словом, мир менял свои очертания. Надежда заворожено наблюдала, как оплывает кафель, словно тающий воск свечи, и дверь, за которой голос твердил о чем-то своем, казалась живым существом.

А потом наступила тишина.

Кровь хлынула ручьем, и Сергей запрокинул голову. Лунный свет вверху и темнота внизу прекрасно гармонировали, дополняя друг друга. Голоса существ были тем самым фоном, что придавал законченность ночной картине, написанной болью и страхом.

Глиняное божество, оно было здесь все это время, просто нужно было подобрать время и место, чтобы встретиться с ним, в темном погребе — именно там, где фантазия маленького мальчика поселила его давным-давно, когда все было проще, лучше, и лето, что пролетало как один миг, было прекрасным тому подтверждением, поскольку стоило того, чтобы ждать его, всматриваясь в очертания осенних капель, ловя языком колючие снежинки, пуская кораблики из спичечных коробков в мутные весенние ручьи. Его всегда не хватало — прекрасного лета; но даже тогда оставалась весна — лучшее из времен, поскольку до лета было уже рукой подать, и холодные зимние ночи, когда не хочется казать носа из-под теплого одеяла стали воспоминанием; и пускай весна была еще короче, чем долгожданное лето, все равно она оставалась в памяти теплым ветром, зеленой листвой, пением птиц и запахом свободы.

Божество было с ним, было всегда, и оно говорило с ним тысячей голосов — и пением существ, и царапаньем веток березы за окном, и жужжанием изумрудных бронзовок, что слетались на сладкий запах цветущей липы, и даже старый дом, казался частью всего этого совершенства.

А потом, когда мир начал движение, смолкли все голоса, и остался только один — голос божества. Этот голос говорил с ним, и Сергей с жадностью ловил каждое слово, внимая неземной мудрости, наполняясь уверенностью, что он все делает правильно, и ни на шаг не свернул с той заветной дорожки, ведущей прямиком к месту, где сбываются мечты…