Сергей привстал, и подлокотник кресла остался у него в руках. Он ошеломленно вылез в проход между креслами. Салон самолета, покрывал толстый слой пыли. Сергей легонько хлопнул по креслу — в воздух поднялось густое облачко, ткань треснула, обнажая трухлявый поролон.

(Да этот самолет просто куча хлама. Удивительно, что он до сих пор еще в воздухе!)

Сергей почувствовал, как волна злой тревоги прошлась по телу, заставляя цепенеть в испуге. Нервы натянулись, словно стальные тросы на барабане подъемного крана. Он сделал шаг, затем еще один — нога провалилась в пол. Проржавевший металл не выдерживал его веса.

— Полегче малыш — невесело подумал Сергей. — Еще немного и твои ноги окажутся в воздухе, вместо шасси!

Осторожно, стараясь не делать резких движений, он шел по проходу, пробираясь к пассажиру в шляпе. Приблизившись, Сергей встал как вкопанный — сидевшая в кресле мумия лишь отдаленно напоминала человека. Скрюченные конечности тянулись к Сергею, нос запал, ветхие клочки одежды спадали на глазах, обнажая истлевшую плоть.

С тихим шелестом мумия осела, шляпа упала на горстку праха, оставшись укоризненным воспоминанием о бывшем владельце. Сергей почувствовал, как ноги подкашиваются. Он сглотнул и двинулся дальше — в кабину пилотов, заранее догадываясь, что увидит там.

(Мумии — две гребаные мумии. Иссохшие останки капитана, в фирменной фуражке, а рядом такая же мумия второго пилота)

Ожидания обманули.

Кабина была пуста. На приборной панели тухли и зажигались вновь сотни лампочек. А далеко впереди, Сергей увидел огромное здание небоскреба. Оно стремительно приближалось, словно давно ожидало встречи, и теперь, наконец, было готово заключить в свои смертельные объятия кучу ржавого железа.

А еще он услышал тихий шепот, что прошел по салону:

— Бамс-тремс…

Сергей закричал — крик раздался слишком поздно. Железо и камень встретили друг друга в причудливой гармонии разрушения. Вспышка боли, в которой сгораешь без остатка, мгновенно, быстро, и кажется что все это пустяки, вот только почему крик вырывается из груди, и кто это тормошит его, больно вцепившись в плечо?

Остатки крика осели тусклой памятью в воспаленном сознании, переносясь из ночного кошмара в сонную явь спальни.

Мерное дыхание супруги. Тонкий шелест ветра за окном.

Осень. Сознание нехотя выползало из кошмара, привыкая к реальности.

Он провел рукой по простыне, разглаживая невидимые в темноте складки. Этот сон… — все, что случилось с ним, было неспроста. Сергей привык доверять своим снам — но что это могло означать?

Кое-что оказалось знакомым сразу — самолетик, всего лишь куча металлолома, что стоит неподалеку от центральной площади. Обрывки реальности смешались с мутной пеной, что так услужливо подбрасывало подсознание, чтобы окунуть не надолго в ночной кошмар.

Самолет стоял на трех бетонных опорах, его нос смотрел в небо, словно железный птах собирался навсегда оторваться от грешной земли. Проходя мимо, Сергей каждый раз задумывался о том, что может быть внутри. Нет, конечно, он понимал, даже если и найдется смельчак, вздумавший поживиться — все что обнаружит незадачливый воришка, так это грязь, скелеты кресел, торчащие провода и останки приборов. Но воображение рисовало причудливые картины. Например, Сережке представлялось, что останки экипажа и пассажиров навсегда замурованы в железном склепе, и люди, проходя мимо, даже не задумываются о том, что внутри.

Но что означало все остальное?

Старик, странные пассажиры, и столкновение — сон оказался настолько ярким, словно на время столкнулись параллельные миры, и он оказался, насильно втянут в историю, которая вряд ли когда-либо случится с ним самим.

(Хей, парень, а что еще есть в твоих свихнувшихся мозгах?)

Ответить на этот вопрос не представлялось возможным. Кошмар, всего лишь ночной кошмар. Многим часто снятся такие сны, в этом нет ничего плохого. Просто кошмар, и ничего больше…

Внизу, в кухне включился холодильник, недовольное дребезжание перешло в равномерное деловитое тарахтение работающего агрегата.

(Стакан холодной воды, старик, вот что нужно тебе сейчас. Стакан воды, а лучше молока…)

Сергей выполз из кровати. Прошел по коридору, на секунду поймал взглядом серую тень своего отражения в зеркале, спустился вниз, привычно отсчитав ступени. Зажег свет, и открыл холодильник.

Не глядя, нащупал бутылку с молоком. Достал из шкафа стакан, выдавил тонкую крышечку из фольги. Налил молоко, и замер, тупо рассматривая бутылку с неправдоподобно широким горлышком…

Черт возьми, что это? Где-то в дремучем детстве остались треугольные молочные пакеты, бутылки с крышечками из фольги, пионерские галстуки, и странное ощущение грядущих перемен…

Дом дышал ночной тишиной. От его стен исходило ровное тепло. Он словно шептал:

— Не бойся малыш, пока ты здесь, все будет хорошо. Как в детстве. Поверь…

Сергей стоял на кухне, чувствуя как холодный, липкий страх уступает место странной уверенности, что все будет хорошо.

Это его дом. Его жизнь. Дом защитит, ему нечего бояться в этих старых стенах

В конце концов — здесь прошла часть детства. Он стоял в кухне, сжимая стакан с молоком, медленно приходя в себя после кошмара…

Как тогда, когда задремал, сидя за столом, а в переполненной ванне захлебывалась уснувшая супруга. Сергей не знал, что ей снилось, ему было достаточно того, что он увидел сам — дом разговаривал с ним, как со старинным приятелем, шептал, уговаривал потерпеть немного:

— Все впереди, малыш, вот увидишь! Мы вместе одно целое — ты и я, и уж как-нибудь разберемся, как жить дальше. Возможно, придется кое-кому задать взбучку, но не стоит сильно переживать по этому поводу. Все что ни делается — к лучшему, и ты как никто другой знаешь это. А до тех пор, все будет оставаться таким, как есть.

На самом деле, все и оставалось, как есть. И стакан молока оставался стаканом молока. Правда, допотопная бутылка, оказалась вдруг обычным прямоугольным пакетом, с нарисованными коровой и залихватского вида молочником.

(Не удивляйся, и не бойся — все будет хорошо…)

Просто показалось. Немного задремал на ходу, вот и память подбросила картинки из детства, чтобы сон и явь сплелись в один клубок. Бывает и такое, в конце концов. Так что парень, не дури — пей свое молоко, и не забивай голову глупостями, тем более, впереди еще много всего интересного.

(Пей это гребаное молоко, и не суй свой любопытный нос, куда не следует…)

А впрочем, все будет хорошо, малыш. Тебя ждет теплая постель, и ласковые сны, как в детстве, когда ты сопел в две дырочки, закутавшись в теплое одеяло так, чтобы выглядывал только кончик носа. А луна пела колыбельную, и ты вторил ей, посапывая в полусладкой дреме.

(Все будет хорошо…)

Сергей тихо засмеялся и отпил первый глоток.

Они ждали своей очереди на рассыпающихся ступеньках городского загса.

Надежда неприязненно рассматривала убогое здание бывшего кинотеатра. Кирпич местами осыпался, и загс являл собой превосходный образчик типично провинциального колорита. С одной стороны место, где навеки соединяются людские судьбы, с другой — разрушение и обветшалость. Подобный контраст действовал на нервы на меньше, чем затянувшееся ожидание — стерва регистраторша, удовольствовавшись традиционным подношением в виде бутылки шампанского и коробки конфет, умудрилась таки всунуть вне списка еще одну венчающуюся пару.

Теперь приходилось толпиться дружной оравой у щербатых стеклянных дверей, ожидая, когда, наконец, можно будет отдать дань традиции, и подтвердить парой росчерков согласие на взаимное счастье.

Приглашенные гости перешептывались, разбившись на кучки, обсуждая друг друга, молодых, да и просто все на свете. Надежда поправила платье, и оглянулась. Сергей стоял чуть поодаль, сжимая букет с цветами.

Наконец-то стихла торжественная музыка, и счастливая пара выпорхнула из загса. Суетился маленький бородатый фотограф, который, сильно картавя, не то от волнения, не то от усердия, расставлял приглашенных гостей, чтобы выбрать, на его взгляд, наиболее удачный ракурс.